Внутри, вовне

Пакеты с бельем, которые собирали у заказчиков и потом доставляла заказчикам, все еще развозились на конных фургонах — таких, каким правил Джек-выпивоха. Мистер Суслович подсчитал, что если развозить белье на грузовиках, то вместо нынешних семи фургонов прачечной потребуется всего два грузовика, это обойдется гораздо дешевле и поможет увеличить число заказчиков. Мистер Суслович предложил, что он из своего кармана выложит аванс на покупку грузовиков. Но Бродовский уперся. Его бесконечные и бессвязные возражения сводились, в сущности, к двум аргументам: во-первых, возчик Моррис — это его, Бродовского, шурин, а Моррис — слишком нервный, чтобы водить грузовик, во-вторых, владелец конюшни Сэмюэль Бендер — это его двоюродный брат. И Бродовский кричал:

— Или мы прольем кровь Сэма Бендера? Нет, мы не прольем кровь Сэма Бендера!

В один прекрасный день компаньоны устроили совещание на нашей квартире на Олдэс-стрит, и Бродовский несколько часов не давал спать мне и Ли, потому что он до глубокой ночи все колотил кулаком по столу и орал как безумный:

— Мы не прольем кровь Сэма Бендера!

После того как Бродовский и Гросс ушли, Суслович остался и еще долго сидел с папай и спорил с ним на идише. У Сусловича была привычка в разговоре на любую тему вставлять арамейские термины из Талмуда.

— Они же два идиота! — кричал он. — Два идиота! Только та разница, что Гросс — это идиот общего права, а Бродовский — идиот писаного закона!

(Для непосвященных объясню: идиот общего права — это, в переносном смысле, обыкновенный идиот — по-арамейски «шейте деравонаон»; а идиот писаного закона — это идиот с интеллектуальными претензиями — «шейте деорайсо».)

— Идиот писаного закона! — кричал Суслович. — Не человек, а осел! Как ты с ними двумя ладишь? Как ты сумел с ними ладить так долго и при этом сам не превратиться в идиота?

— Они взяли меня в дело без денег, — мягко сказал папа.

— Идиот писаного закона должен уйти! — заявил Суслович. — Или я уйду!

— Мы не можем выкупить твою долю, Суслович. Ты же знаешь контракт.

— Тогда выгони Бродовского! Пусть Бродовский уйдет! Или так делают бизнес? Моррис, нервный шурин! Кровь Сэма Бендера! Не человек, а осел! Идиот писаного закона!

— Суслович, ты просишь меня сделать очень тяжелую вещь.

— Гудкинд, ты можешь умереть молодым, это твое дело. Ты можешь съесть свои кишки, споря с этим идиотом писаного закона! У меня высокое давление. Говорю тебе: либо он уйдет, либо я уйду.

Ушел Суслович. Папа не мог заставить себя выгнать Бродовского. Чтобы спасти «Голубую мечту» от банкротства, он обратился к банкам, к ростовщикам и в конце концов к большой фирме в центре города, у которой прачечная покупала мыло и хлорку. Чтобы не допустить разорения хорошего клиента, владелец этой фирмы — немец по имени мистер Корнфельдер — выкупил долю Сусловича и вошел в дело на очень жестких условиях. Одно из них заключалось в немедленной замене конных фургонов грузовиками, что и было сделано. На обсуждении этого вопроса Бродовский ни словом не обмолвился о крови Сэма Бендера. Мистер Бродовский вообще редко открывал рот в присутствии компаньонов-гоев.

Его шурин Моррис был взят на работу в прачечную надзирать за бойлерной. Через месяц или около того он сильно ошпарился паром, потому что повернул не тот рубильник и открыл не тот клапан. Прачечная была вынуждена уплатить ему компенсацию за производственную травму, а когда он выздоровел, он пошел работать в конюшню Сэма Бендера. Теперь у Бродовского был зуб против папы — за то, что обварился его шурин. Он снова и снова твердил, что этого никогда бы не случилось, если бы папа по слабохарактерности не уступил мистеру Корнфельдеру, тем самым пролив кровь Сэма Бендера.

Ну так вот, когда мистер Корнфельдер откупил долю в деле, кризис кончился. Мама добилась своего. Было решено и подписано переехать на Лонгфелло-авеню. Ривкин муж все еще не мог примириться с капиталистической системой, а у мамы, по ее словам, болела спина от спанья на диван-кровати, и она все жаловалась папе, что диван-кровать — это чересчур «прилюдное место». Я не понял, что это такое, и спросил Ли, и она ответила, что я — «шейте деорайсо», то есть идиот писаного закона. Арамейского языка Ли не знала, но она подхватила это выражение от мистера Сусловича и любила им щеголять.

Таким образом, я наконец-то съехал с Олдэс-стрит и вырвался из-под гнета Поля Франкенталя. Одновременно произошел катаклизм из-за бабушкиной кислой капусты.