Во дни Пушкина. Том 2

Соллогуб обменялся с д’Аршиаком взглядом. Но Пушкин – еще немного, он вырвется на свободу и не стоит разжигать снова всего этого мерзкого вздора… – взял себя в руки и сказал:

– Впрочем, я готов признать, что г. Дантес действовал, как честный человек…

– Больше мне ничего и не нужно, – подхватил д’Аршиак и поспешно вышел из комнаты, чтобы Пушкин снова не разрушил всего.

Гостиные были разочарованы: схватка обещала быть горячей и интересной. И все ломали себе головы: что это такое со стороны Дантеса, геройство ли безмерное, неслыханной жертвой прикрывающее любимую женщину, или не менее беспримерная низость пакостника, прячущегося от расплаты? Дамы восторженно стояли за геройство, мужчины склонялись скорее к низости, и только редкие понимали, что просто это пустая, выхолощенная душонка, которая утратила уже всякое различие между геройством и низостью.

Наталью Николаевну неожиданное сватовство это чрезвычайно взволновало – и потому, что она видела в этом поступке взрыв отчаяния со стороны Дантеса, и потому, что ей стало страшно за сестру. Она попыталась отговорить ее от неосторожного шага, но та упорно твердила одно и то же:

– Сила моего чувства к нему так велика, что рано или поздно моя любовь покорит его сердце, а перед этим блаженством никакое страдание не устрашит меня… И оставь, пожалуйста!.. – вдруг вспыхнула Екатерина Николаевна. – Вся суть в том, что ты не хочешь его мне уступить…

Повесив прекрасную голову свою, Натали молча проглотила обиду: она не была так уж уверена в том, что Катя ошибается… А та, взволнованная, ушла к себе, чтобы перечитывать и целовать записочки от своего возлюбленного.

«Завтра я не дежурю, моя милая Катенька, но я приду в двенадцать часов к тетке, чтобы повидать вас, – писал он. – Между ней и бароном условленно, что я могу приходить к ней каждый день от двенадцати до двух, и, конечно, мой милый друг, я не пропущу первого же случая, когда мне позволит служба; но устройте так, чтобы мы были одни, а не в той комнате, где сидит милая тетя… Мне так много надо сказать вам, я хочу говорить о нашем счастливом будущем, но этот разговор не допускает свидетелей. Позвольте мне верить, что вы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с вами, но сердце мое было полно нежности и ласки к вам, так как я люблю вас, милая Катенька, и хочу вам повторить об этом сам с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую вы всегда во мне встретите. До свидания, спите крепко, отдыхайте спокойно: будущее вам улыбается… Пусть все это заставит вас видеть меня во сне… Весь ваш, моя возлюбленная…»

И с горящим лицом она взялась за другую:

«Милая моя Катенька, я был с бароном, когда получил вашу записку. Когда просят так нежно и хорошо – всегда уверены в удовлетворении, но, мой прелестный друг, я менее красноречив, чем вы: единственный мой портрет принадлежит барону и находится на его письменном столе. Я просил его у него. Вот его точный ответ: “Скажите Катеньке, что я отдал ей ”оригинал”, а копию сохраню себе…”»

И, уронив пачку душеных листочков на колени, Катя задумалась о блаженном будущем, которое ее ждет…

Пушкин бесновался, худел и нервничал чрезвычайно. Он ни на грош не верил в свадьбу. Он чувствовал, что это просто какой-то новый мерзкой ход со стороны Дантеса и его отца, и, хотя ему и хотелось скорее покончить – накануне новой жизни – со всей этой грязью, он никак не мог не возвращаться к ней, нервничал и худел. И вдруг Николай, которому было слишком хорошо известно тяжелое материальное положение его, через Бенкендорфа прислал Наталье Николаевне 10 000 при письме. «Его Величество, – писал генерал-бабник, – желая что-нибудь сделать приятное Вашему мужу и Вам, поручил мне передать Вам в собственные руки сумму, при сем прилагаемую, по случаю брака Вашей сестры, будучи уверен, что Вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок…» И в этом Пушкин учуял душой что-то темное и грязное, но не знал, что делать…

Назначенный для свадьбы срок между тем надвигался. Дантес, имевший теперь благодаря щедротам императрицы всероссийской и голландского отца своего 70 000 годового дохода, – как раз то, о чем напрасно мечтал для своей семьи Пушкин, – счел нужным, однако, перед свадьбой остановиться несколько и на деловой стороне предприятия. Во-первых, ввиду того, что выделить ее часть из имения до смерти больного отца было невозможно, он поставил условием ежегодную выплату его жене известной суммы, а во-вторых, он захотел иметь гарантию в том, что со временем эта часть наследства без всяких препятствий перейдет к его жене, причем желал строго установить объем этого наследства. Опекун имения, брат Кати, приехал к свадьбе из Москвы и дал Дантесу обещание выплачивать ежегодно сестре 5000 ассигнациями, причем 10 000 были выданы немедленно на приданое невесте.