Во дни Пушкина. Том 2

– Позвольте мне подарить вам эти часы, Лиза… Но часы показывают время, а время есть жизнь: с этими часами я предлагаю вам свою жизнь… Принимаете ли вы ее? Не давайте ответа сейчас же! – поднял он предостерегающе руку. – Подумайте… Ваши отец и мать знают все, но они воздержатся от совета.

– Мне нет надобности обдумывать, – сказала, прелестно краснея, немецкая Лиза и – кинулась экселленц на шею.

По распоряжению Василия Андреевича она сейчас же привела папахен и мамахен, и те, прослезившись, благословили их…

Государь был весьма доволен таким шагом своего поэта, хотя и посмеивался. Вместе с чином тайного советника Жуковскому дано было по этому случаю в пенсион все жалованье полностью, 10 000 р., сохранен оклад по месту – 18 000, что вместе с прежним пенсионом в 4000 составляло 32 000 годового дохода. Сверх того на первое обзаведение государь пожаловал жениху 10 000 серебром. А незадолго перед этим Василий Андреевич продал свое именьице под Ревелем за 115 000, что вместе с арендой составляло, по словам Жуковского своей Лизочке, капитал в 130 000 р. Немецкая девушка была очень довольна – es ist doch ganz gemütlich![129] – и папахен и мамахен очень радовались на нее… В делах литературных Жуковский остался огромным авторитетом, и, когда граф Соллогуб советовался с ним о том, что бы ему эдакое хорошенькое написать, Жуковский солидно сказал ему:

– Пишите русский роман… Но только избавьте нас от этих противных героев нашего времени, от Онегиных и прочих многих, им подобных. Все они суть ни что иное, как бесы, вылетевшие из грязной души нашего времени, начавшиеся в утробе Вертера и расплодившиеся от Дон Жуана и прочих героев Байрона…

Гоголь, таинственный карла, все скитался по лицу земли и гнил своей вывихнутой еще с детства, около девичьей, душой. Прежних, милых хохлацких вещей своих он уже не писал. «Ревизор» его, зверинец, музей чудовищ, был высочайше одобрен самим Николаем I – царь не заметил страшного крика со сцены, что он над собой смеется, – и пошел в гору. За «Ревизором» последовали не менее смрадные «Мертвые души». Он мучился и их, и своим уродством и все никак не мог он отстать от своего учительства. Оно было противно и ему самому, и всем, но из этой трясины нудной, вымученной лжи он освободиться никак не мог. Его письма к Александре Осиповне – она стала вскоре калужской губернаторшей – и до сих пор вызывают у людей мучительную тошноту. Она была не в силах читать эти страшные страницы и, большею частью, оставляла их без ответа, а он все не отставал, все учил, все смердел душой. И в то же время он саркастически поглядывал на людей, – и сарказм этот был тоже ложь, – и требовал от них признания, поклонения, и, фыркая на них, был несчастен свыше всякой меры. А когда вспоминал он Пушкина, то говорил: «Пушкин… Какой прекрасный сон видел я в жизни!..» И все уважительно поглядывали на него: смотрите, он видел прекрасный сон… А он пыжился и мучился, что пыжится, и иначе не мог никак…

Большие испытания выпали на долю тяжеловесного Дуная. За границей ее супруг, граф де Грав, обобрал у нее все, что только обобрать мог, – а это было кое-что, – а затем бесследно исчез. Вскоре оказалось, что он совсем и не граф, и не де Грав, а просто австрийский шпион. А потом оказалось, что он и австрийское правительство как-то очень удачно подковал… Дунай вернулась под кров родительский, снова стала летать на диких тройках, курить трубку и ловить мух. На графа же своего ей было от всей души наплевать…

Не заметная, но глубокая трагедия разыгралась в бездонной Сибири. Один за другим кончали декабристы свои каторжные работы – в сравнении с настоящими каторжными работами, которые предназначались тогда и потом только для подлого народа, работы декабристов очень каторжными никогда и не были… – и постепенно расселялись по благодатной Сибири, где пуд ржаной муки стоил тогда 7 коп., фунт говядины 1/2 коп., пуд пшеничной муки 12 коп., воз сена 25 коп., индейка 10 коп., гусь 7 коп., курица пятачок, а десяток яиц 1 1/2 коп. Некоторые из декабристов удостоились даже высочайшей милости: были переведены рядовыми в армию, покорявшую Кавказ. Эта армия не только раздвигала в страшном напряжении границы России, но и служила чудесным средством, чтобы отделаться от людей, слишком много о себе понимающих. Еще раньше весь оккупационный корпус Воронцова, долго пробывший во Франции и набравшийся там всяких идей, в полном составе был послан на Кавказ, где и был весь истреблен горцами и лихорадкой. Теперь стали истреблять там тихим манером декабристов. Одним из первых сложил там голову Бестужев-Марлинский. Ему было тошно «тлеть без случаев к отличиям» в Сибири, ему захотелось «сложить голову с честью», и желание его было скоро исполнено: прикомандированный к Грузинскому гренадерскому полку, он принял участие в военной экспедиции барона Г.В. Розена к мысу Адлер, где и погиб во время ожесточенной схватки с черкесами – несколько месяцев спустя после смерти Пушкина.