Во дни Пушкина. Том 2

Он давно уже понял обман золотой рыбки – когда впервые попалась ему в руки пушкинская сказка о ней, он, читая, расплакался – и все более и более уходил в нищету. Одевался он только в холст, в маленькой, убогой келейке своей никогда не зажигал он огня и не было в ней вообще ничего лишнего: бедные нары для спанья, стол да табуретка, а в переднем углу несколько образов, между которыми образ св. Александра Невского, в память благодетеля его, царя-мученика, да несколько священных книг… И в беседах ронял он часто очень странные слова: и цари, и полководцы, – говаривал он, – и архиереи такие же люди, как и все – Богу угодно было для Своих надобностей одних возвысить, а другим повелеть жить под властью сих, на власть обреченных, но долг свой человеческий исполнить и спасение обрести можно решительно на всяком месте…

В числе других паломников пришел раз побеседовать со старцем и до всего любопытный бывший офеня вязниковский, Семен Феофанович Хромов. На приисковом деле он разорился совсем, не пошло и меховое дело, которое он затеял было с Москвой богатой, и, забыв о всяких Беловодиях, промышлял он теперь на старости лет мелкой торговлишкой… И каково же было удивление старого офени, когда в старце он узнал того самого господина, которого он раз встретил на Владимирке, а потом у Антипыча, под соловьями, и который так поразил его сходством с императором Александром I Благословенным… А так как в народе упорно держалась молва, что император Александр совсем не помер, а отказался от всего царского блеска и славы земной и скрылся, то, сопоставив эти два факта, офеня вострепетал: а что, если…

Мысль эта не давала ему покоя, и он вынашивал ее месяцы, опасаясь открыть ее людям: за такое слово, очень просто, и отвечать заставят!.. Но совсем бросить, забыть ее офеня никак не мог: слишком уж было это грандиозно и красиво!.. Офеня Хромов, сам того не подозревая, любил красоту… И еще раз пришел он к кроткому старцу, и еще, и еще: он, беспременно он!.. Раз даже потихоньку принес он с собой, чтобы свериться, потрет императора Александра, который висел у него рядом с образами: он и больше никаких!.. И раз осторожно разговорился он об этом с двумя странными людьми и нашел сочувствие и в них. И вот он не то, что подучил их, а только эдак легонько подтолкнул, поджег сердца их священным огоньком, и те, взглянув на тихого старца, вдруг повалились ему в ноги, а выйдя, объявили всем под великою тайной, что они бывшие придворные служители – это они придумали нарочно, чтобы скорее им поверили – и что в старце они узнали – Благословенного!.. И, разнося дивную весть повсюду, они исчезли в океане народном…

В конце концов Семен Феофанович уговорил ясного старца переселиться к нему в усадьбу, в Томскую. И там народ шел к доброму старцу со всех сторон со всеми своими бедами и запросами и был от этого офене Хромову не малый прибыток: тот баранок, к примеру, купит, тот крестик какой на память, тот потрет старца унесет домашним, кто чего… И офеня-добытчик прибытку не чуждался, – посылает Бог, значит, слава Тебе, Господи… – но смешны и жалки те люди-сухари из ученого звания, которые видели во всем этом только корысть старого офени. Они просмотрели главное: любовь офени к красоте… Он, все утверждая себя и других в вере, что гость его Александр, император Благословенный, неустанно рассказывал о таинственных письмах, которыми старец сносится с великими мира сего на Руси, о том, что никогда – странное дело, братцы, так ли я баю?! – не говорит он ни об Александре I ни о Павле, что больно уж он все тоже о войне с Наполеоном знает… Старый офеня отнюдь не врал – он только творил легенду и сам часто плакал от умиления. Прав был отрадненский майор, утверждая, что лганье это родная сестра поэзии. Романы писать умеют не все, и читают романы только немногие, да и, прочитав, сейчас же пустые побаски эти и забывают, а легенды зажигаются сами и в течение веков миллионы и миллионы людей согреваются сердцем над ними…

И потихоньку, в деяниях добра, подошел ясный старец к концу дней своих. Было это уже в 1864 г., когда над Русью царствовал император Александр II, крестьян Освободитель… И, умирая, указал старец офене, дружку своему, на ветхую ладанку, которую он всю жизнь на груди своей проносил, и с улыбкой угасающим голосом проговорил:

– В ней тайна моя…

И сейчас же после того, как закрылись навек кроткие очи старца, офеня, от любопытства задыхаясь, открыл ладанку. В ней был только пожелтевший, трухлявый листок бумажки, покрытый какими-то знаками непонятными да святыми словами… Ничего не понял он в тайне старца – так и осталась она тайной на веки вечные. Но легенда, старым офеней, любителем красоты, возженная, разрослась словно дуб могучий, и миллионы сердец человеческих вплоть и до сего дня плачут, внимая ей, над глубокой красотой жизни…

Эпилог