Во имя человека

«Веселый», натужно сипя, отдуваясь, медленно повел за собой баржу. Вот натянулся и буксирный трос нашего понтона. Вся неловкая, четырехугольная и точно обрубленная стальная коробка его, совсем не приспособленная для плавания, двинулась от берега, пошла по реке, кроша острыми углами уже взломанную «Веселым» и баржей пленку льда. И странно было видеть широкую черную полосу чистой воды, в которой медленно и беспорядочно крутились ослепительно белые льдины. На высокой кромке белого берега неподвижно темнели редкие фигуры людей… Вот кто-то из них махнул нам рукой, и тотчас в сумрачный воздух взлетели шапки… Мы с Катей тоже помахали руками в ответ.

Грустно было расставаться с людьми, вместе с которыми проработал несколько месяцев.

Дядя Потапкин умело вел свое судно, следуя малейшим извивам стремнины, и так же ловко баржа Валиулина повторяла все его движения. Мы с Катей то травили буксир, то, наоборот, старались подтянуть понтон к барже, облегчая ему движение во льду. Так же непрерывно трудиться приходилось и Саньке со Смоликовым на другом конце буксира.

Мы прошли, кажется, уже половину пути, когда на прямом участке реки мне удалось наконец-то выбрать время и закурить. Затянулся с наслаждением, отметил машинально, что Иван Иваныч вовремя зажег сигнальные огни на понтоне, и вдруг обнаружил, что Кати нет рядом со мной. Оглянулся: она стояла на вершине трапа, пригнувшись, у двери рубки, махала мне рукой. Осторожно поднялся к ней, она шепнула:

— Слушай!

— Да чего ты боишься, дедушка? — звучно посмеивалась Панина. — Или десять тысяч не деньги?

В рубке была только она с Валиулиным. Бончев и Витек оставались у носовых кнехтов баржи.

— Да ведь убивец он, — тяжело вздыхал Валиулин.

— Ты его и не увидишь! — уговаривала Панина. — Оставим кран в порту, поведет нашу баржу «Веселый» в Степшу, там он подсядет. Как он подсядет, не наше с тобой дело, понял? В Степше мы будем ночью, а к утру, как придем в Салино, Папаша уберется от нас. И опять таки — как он уберется, мы с тобой знать не будем. Вообще, мы с тобой его не везли, слыхом про него не слыхивали.

— А как же ты деньги-то от него получишь?

— При посадке в Степше под одним из брашпилей должны оказаться пять тысяч, и после прихода в Салинский затон — еще пять тысяч. Просто случайно мы с тобой их найдем, понял, дедуля?

— Чего ж он прямиком из Завьяловского карьера, где мы брали песок да ты с ним снюхалась, не направился восвояси.

— А крыльев у него еще нет, дедуленька ты мой!

Слышно было, как Панина поцеловала Валиулина.

— Глянь, крановщики-то нас не слышат? — сказал он после небольшой паузы.

Мы с Катей бесшумно скатились по трапу, присели у кнехтов. Слышно было, как открылась дверь рубки, потом Панина спросила нас:

— Заснули, голубчики?

Катя только прохрипела что-то в ответ, а я спросил:

— На таком-то холоду?

Она снова захлопнула дверь рубки.

Катя прошептала:

— Как бы нам, Серега, сообщить Смоликову, а? Он бы радировал Кузьмину! Хотя от порта до Степши — три часа пути, успеем!.. — Облизнула пересохшие губы. — Завьяловский карьер от химкомбината вниз по реке почти на двести километров, а? Туда, значит, он сумел добраться, путая след, в обратном направлении. Там снюхался с этой тварью Томкой, но на барже Валиулина подниматься не захотел. Пересядет на нее только в Степше! Доберется до Салина, а там — снова тысячи людей, затеряется среди них. И перезимовать в городе — не в тайге, да и дальше уходить из Салина — легче легкого.

Мы благополучно пришли в порт. По одному из трех телефонов, данных мне Кузьминым, я нашел его, рассказал все, что мы услышали с Катей. Она стояла рядом, не видя ни Саньки, ни Ивана Иваныча, прижимала вместе со мной ухо к трубке телефона, чтобы слышать ответы Кузьмина. Потом устало опустилась на табурет, уронила руки:

— Ну, теперь только бы до утра у меня хватило силы дожить!

23

Давно я не высыпался так хорошо, как в ту ночь. Мы легли, наверно, часов в девять вечера, а проснулся я уже около семи утра. На кране было тихо, он не работал, и никуда мне не надо было торопиться. Санька спала, обняв меня рукой за шею. Круглый иллюминатор кубрика не был уже непроницаемо-черным, как на нашем причале. И звуки здесь были другими: шум железной дороги, гудки паровозов, их пыхтение, перестук колес по рельсам. Иначе работали и электрические портальные краны, не так, как наши паровые.

Приятно было слышать и ровное гудение конвейеров, празднично-веселый шум большого поселка…