Он спрашивал себя, откуда начать свои изыскания, еще он спрашивал себя, имеют ли эти изыскания смысл, и задавался вопросом о том, почему ему не дали помощника, который бы ему посодействовал, потому что здесь надо было потратить целый день, прежде чем что-либо выудить. И потом, по правде говоря, удастся ли выудить какое-нибудь имя или обстоятельство, которое даст ему основание не передавать расследование о ребенке с Джуриати в полицию нравов?
Он фыркнул еще раз, по неприятному стеклянному ощущению в ноздрях сообразил, что надышался пылью, изрядно надышался. И приступил к работе.
Полчаса он потратил только на то, чтобы понять систему, по которой были расположены карточки в архиве, относящиеся к партизанам, к фактам и страницам из летописи Сопротивления. Из этой пучины выплывали на поверхность машинописные буквы, стертые чернила на желтой, огрубевшей от времени бумаге, газетные вырезки с лохматыми краями, и постепенно их поглощали отблески сумрачного света, проникавшего из-за штор, сквозь толщу пыли. Сухой, перегретый воздух раздражал горло и глаза. Деревянный пол со странными мокрыми пятнами по бокам, возле стен, потрескивал в тишине, поскрипывал, подозрительные струи теплого воздуха поднимались от мертвого дерева вверх, к почерневшему потолку, в трех метрах от неровной поверхности паркета. Стершиеся лица, причесанные волосы — мягкие, давно прошедшие летние дни, — широкие, просторные одежды, истончившаяся бумага фотографий. Партизаны: имена, буквы — мертвые и живые, они снова возрождались из недр картотеки.
Расположение картотеки было следующим: в первом коридоре — личные карточки партизан (но все ли тут партизаны? Ведь были тысячи и тысячи погибших и тысячи выживших); во втором коридоре, за углом, — историческая реконструкция событий, систематизированных при помощи цифровых индексов, которые Монторси еще не успел расшифровать, и, наконец, дальше, если еще раз повернуть налево, будет последний коридор, с более широкими ящиками, плотно набитыми газетными вырезками, разложенными по датам.
Лестница на колесах скрипела, царапая пол двумя ножками без колесиков. Монторси полез наверх — казалось, он поднимается на кладбищенский колумбарий, и на кладбище этом можно было задохнуться от запаха дерева, от таинственного стрекотания ненасытной древней моли, от плотной пыли, той, что легче праха костей. Раскрошившиеся кости, высохшие хрящи погибших газет — «Унита», «Пополо», «Коррьере», различных местных изданий — «Провинча», «Воче». И карточки, с подчеркиваниями, исписанные вручную неуверенным, неторопливым почерком, и другие, отпечатанные на машинке.
Из угла между первым и вторым коридором, в пальто, провонявшем горячей сыростью, Монторси в отчаянии глядел на сотни архивных ящиков, на стены, утонувшие в рядах шкафов, недоступных из-за обилия цифр. И этот медово-восковой запах пола…
Возможно, следует вернуться, когда здесь будут служащие.
Он дошел до тупиковой стены в конце третьего коридора, снял намокшее пальто, сложил его и бросил на ведро. Снова принялся искать.
Вскоре он наткнулся на карточку: «Джуриати, мученики», которая отсылала его к двум именам (
Необходимо было просмотреть одну за другой личные карточки погибших партизан.
Не существовало ни одной карточки партизан, убитых на Джуриати. Монторси глубоко дышал в этой неподвижной пыли. Тряс головой по поводу каждой отсутствующей карточки.