Во имя Ишмаэля

Слова — сбивчивые, порывистые, лихорадочные, — они забывались, едва их начинали произносить. Обрывки слов, перемешанные запахи, слизь, смазка. Несколько минут подряд прикасалась к его соску. Хотела, чтоб он вложил ей внутрь ноги, руки, локти. Она села на его колено, раздвинув ноги, попыталась засунуть его себе внутрь, она раскрывалась, смачивала его, толкала, чтобы засунуть себе внутрь это колено. Оно казалось ей головкой ребенка, который пытается войти во чрево, — верхняя губа дрожала, снова текла слюна, движения проникали в нее, она вдыхала запах кожных пор.

Они трахались и трахались. Не замечали времени. Этот потрясающий дом, за Карроббио, принадлежал Луке: Мауре нравилось тепло старой мебели, и ковры ей нравились, и засушенные цветы, и изголовье кровати, ей нравилось трогать руками блестящее, плотное дерево изголовья.

Они стали трахаться сразу же, едва Маура вошла. На какой-то момент ей удалось взять этот поток под контроль. Она заговорила с Лукой о вечеринке у Комолли. Они познакомились, она и Лука, на пикнике, на который его затащила Комолли. Лука скучал среди школьных коллег своей подруги. Маура стала лучом света. Давида не было, как обычно. Они потянулись друг к другу, он и Маура, сразу же, не было возможности противиться, как невозможно предотвратить то, что ужепроизошло. Все случилось за одну неделю. Она спрашивала себя, не презирает ли он ее в глубине души, но не хотела обходиться без него. Она наслаждалась им. Она спрашивала себя, не боится ли он, что она влюбится в него. Он высасывал из нее все соки. Удовольствие доводило их до изнеможения.

Вечеринка у Комолли. Лука с сомнением отнесся к этой идее. Маура сказала ему:

— Я позвоню Давиду; если он не идет, позвони Комолли и напросись на приглашение.

Ей хотелось побыть с ним вместе с другими. Как будто вспомнить, как они встретились на том пикнике. Маура позвонила мужу в управление. Муж не придет на вечеринку. Маура тяжело вздохнула, но потом как будто стала легкой, совсем воздушной, она заставила Луку позвонить Комолли. Они увидятся вечером. Маура улыбалась, он изучал смутные очертания тени в ее душе и не понимал.

Они трахались. Они трахались еще, забывая себя.

Инспектор Гвидо Лопес ПАРИЖ 23 МАРТА 2001 20:40

Не Рим, а мерзостный притон,

Где всем и каждому тираном страх внушен,
А стены — лишь ряды надгробий, обагренных
Невинной кровью жертв проскрипций беззаконных.
Твердыни славные далекой старины,
Они теперь в тюрьму и склеп превращены.
Там больше римлян нет, кто так достоин зваться,
Те за морем должны от Суллы отбиваться,
А так как все сполна они — мои друзья,
Не в Риме Рим сейчас, а только здесь, где я.

Пьер Корнель. «Серторий»

К Большой арке, где стреляли в Киссинджера, Лопес и Серо выехали на первой машине, вторая следовала за ними. Они включили сирены.