Во славу русскую

Строганов вытолкал ретивого за дверь кабинета, потом изорвал список в мелкие клочки.

Выход ли это? Пестель новый лист составит, ему не впервой. И уж совсем не удивительно, что первой в нём будет фамилия Строганова. Нет уж, настало время действовать.

Он направился в Кремль, также пропитавшийся ароматом горелой бумаги. В коридорах мелькали знакомые лица, такие же бледные и встревоженные, как у радетеля из Расправного Благочиния.

Пестель нашёлся на коридоре благодаря крику. Он выскочил из приёмной и благим матом орал на двух министров. Увидев Строганова с пистолетом, осёкся и успел лишь вымолвить:

— Алекс! Вас ист дас…

Звук выстрела заглушил последнее слово.

— Правильнее взять бы тебя под арест. Однако Демидову с Руцким пришлось бы руки марать. Мои и так по локоть в крови, твоя ничего не прибавит.

Пестель шевельнулся, Строганов выстрелил из второго ствола, снеся фюреру полчерепа. Затем повернулся к двум свидетелям.

— Протоколируй, Кюхля, свергнутый вождь пытался сбежать, однако застрелен был. Не забудь по-русски писать. Боюсь, немецкий больше не в чести.

* * *

Войска до самой Москвы не встретили сопротивленья. Сломанные в первом же бою пароходы остались до поры под Муромом. Однако слава о них бежала быстрее конницы.

У Владимирских ворот нас встретил пожилой майор, вместе со всем караулом они отдали нам честь.

— Готов служить новой России, хер майор? Отчего же не херу Пестелю? — окликнул его Демидов, не слезая с коня. Копытный его транспорт, конечно же, был белый, а на каком ещё въезжать в покорённую Москву!

— Так преставились они вчерась. Говорят, свои же его и порешили. Пожалте в столицу, ваше высокопревосходительство!

— Просто — ваше сиятельство, — поправил его Демидов. — С упразднением богопротивного Верховного Правления и К.Г.Б. теряют силу все их циркуляры. В том числе об устранении титулов, — он повернулся ко мне. — Не возражаете, ваше сиятельство? С сегодняшнего дня вы опять граф.

Что же, у Вандеи бывают несомненные плюсы. Но я решил поупрямится.

— Возражаю. Для вас я всегда — Платон. Как брат.

— Ну, пусть. Только вот как ещё с одним братом разобраться, не знаю. По справедливости, вздёрнуть бы его престало на первом суку. Только разговоров не хочу всяких, мол — кровожадный Демидов, бессердечный, ему б только деньги считать…

— Не без того. Ладно, Александра Строганова беру на себя.

Дав лошади шенкелей, Демидов поехал рядом со мной и чуть впереди. Заслужил он такое право. Я-то что, только совет дельный дал.

Ближе к центру заметил, что на мостовой тут и там валяются плакаты, некоторые смятые, другие расправленные и читаемые. Текст у них был прелюбопытный.

«Всѣ на борьбу съ врагами православія!»

Или: «Пятилѣтній планъ желѣзныхъ и бочарныхъ издѣлій выполнимъ за четыре года!»

А ещё: «Православный! К.Г.Б. и С.С. ждутъ тебя!»

И даже такой: «Народъ и Благочиніе едины».

Я услал удивляться странному сходству происходившего здесь с событиями XX века в моём прошлом. Придумай Пестель какую-нибудь «коллегию послушания» при Союзе Спасения, появилась бы здесь и К.П.С.С., а среди плакатиков непременно бы валялась в грязи под копытами наших лошадей «Слава КПСС».

Прохожие наступали на них; самые дальновидные обыватели собирали воззвания, дабы сберечь на память о короткой и страшной, но яркой эпохе.

Порядок в Москве навели в считанные дни, ограничившись арестами только деятелей из Вышнего и Расправного Благочиния, а также верхушки К.Г.Б. В Питере главные сатрапы Пестеля сдриснули, нас не дождавшись, вся городская власть и полиция присягнули Временному правительству Демидова.

Новый верховный министр признался мне как-то, что он, слегка похудевший от многодневного пути в седле да овеянный славой спасителя Руси, вдруг был обласкан ненаглядной Евой Авророй Шарлоттой, проявившей нежданную пылкость. Выслушав откровения Демидова, я сформулировал безотказный совет всем отвергнутым воздыхателям и нелюбимым мужьям: дамы весьма неравнодушны бывают, когда их кавалер внезапно становится управляющим одной седьмой части земной суши.

Освобождались ссыльные и заключённые в острог. Под амнистию попали все до единого, осуждённые по политическим статьям. Временный Чрезвычайный Трибунал оперативно выписал сроки главным пестелевым выкормышам — от пятнашки на каторге до пожизненного.

Пришло время решить вопрос со Строгановым, как я обещал.

Его привели ко мне в кабинет в Георгиевском дворце прямо из камеры — в ножных железах. Заметно было, что спал граф совсем не на перинах.

— Присаживайся, твоё сиятельство… Хотя что это я, ты, верно, насиделся уже.

— Двадцать дней — не срок, Платон Сергеевич.

— Тут ты прав. Пожизненный дольше несколько, чем двадцать дней дней. Но сам пойми — дров-то наломал. Жизней человечьих ещё больше. Итак. Против тебя — утверждённые и исполненные смертные приговоры, составленные Расправным Благочинием в количестве ста тридцати семи штук, десятки тысяч загубленных душ в Клязьменском побоище, полторы тысячи под Муромом, где ты войсками лично изволил командовать. Сселение евреев на юг, они на полста тысяч погибших жалуются…