Во славу русскую

Поворот в настроении печального мужа и не слишком успешного премьер-министра произвести смог лишь Пушкин. Великий поэт, в Республике опальный, почтил Москву визитом по пути в Санкт-Петербург. Узнав об этом, я потянул его в премьерские покои, на коридоре у которых лишь недавно исчезли последние следы чёрного пятна от самосожжения. Они напоминали Демидову ежедневно, во что выливается дурное правление на Руси.

Появившись в кабинете премьера, Александр Сергеевич шутовски вытянулся во фрунт, военные манеры передразнивая, и отрапортовал:

— По вашему приказу явился, Всемилостивейший Государь!

В поблекшей роскоши дворца усталый Демидов обнял поэта за плечи и велел не фиглярничать, а общаться накоротке, как на посиделках в Нижнем Новгороде, запросто именуя его Павлом Николаевичем.

— Искренне рад, mon ami. Знавал тебя прежним, но боялся, что верховный пост тебя испортит да спеси добавит.

— В будущем, быть может. Уберу зло, Пестелем России принесённое, тогда и возгоржусь без меры. Сейчас увы — гордиться нечем, брат Пушкин. Расскажи лучше, что поделывал с прошлой осени?

— Путешествовал всё больше, как строгановская ссылка в Болдино отменилась, — Александр Сергеевич с удовольствием пригубил коньячку из императорских запасов. — Чаял вот в Париж податься.

— Передумал али денег не хватило?

Нужда — вечная спутница поэтов. Среди них принято наделать долгов, карточных и обычных, заложить имение и голодать подобно Шекспиру, пока лондонская публика не оценила сочинённые им пьесы. Но не таков был Пушкин, любитель хорошей жизни и не терявший голову до безрассудства… кроме как из-за любви, но и эта потеря его ещё не настигла.

— Да вот, приятель мой из Парижа писал, уговаривал. Он туда до Революции съехал.

Отступник света, друг природы, Покинул он родной пределИ в край далёкий полетелС весёлым призраком свободы.

Декламируя столь же свободно, как и разговаривая обыденным языком, поэт хитро прищурился и вспомнил о шалостях, которыми манит Париж.

— Приглашал всячески — поселиться на отшибе, в сторону Фонтенбло, стишки пописывать, черпая вдохновение у парижских доступных мадемуазелей, памятуя о моей слабости к прекрасному полу. Но добавил потом: «Худо жить в Париже: есть нечего, чёрного хлеба не допросишься!» Какая же столица Европы, коли без горбушки человек там не чувствует счастья? Лучше уж в родных пенатах.

— Я о Париже лучшего мненья, — усмехнулся Павел. — Вот и Платон Сергеич Париж жалует, он вдохновенье ему принёс сына сделать. Однако же и в твоих словах, Александр, зерно истины есть. А здесь кого посетил?

— Перво-наперво съездил к Ермолову. У Пестеля он в опале был. Выйдя в отставку, засел в своём имении.

— Вот оно что? И как там наш Алексей Петрович? Орёл или крылья повесил?

— Такой и в клетке в курицу не превратится. Он принял меня с любезностию. Будучи знакомым по переписке лишь, с первого взгляда я не нашёл в нём ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Когда же генерал задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом. Он, по-видимому, нетерпеливо сносит своё бездействие.

— Хорошо… Замечательно! — Демидов повернулся к Пушкину, внимательно глядя через круглые линзы очков. — Он был настоящим хозяином Кавказа и не пришёлся Пестелю ко двору. Тот немцем Ермолова заменил.

— Людвиг Адольф цу-зайн Витгенштейн, — подсказал Пушкин.

Ну да, этого «героя» я помню ещё по двенадцатому году, заработавшего славу «спасителя Санкт-Петербурга», он командовал пехотным корпусом, прикрывавшим питерское направление. Но Наполеон двинул к Москве. Стало быть, Витгенштейн отпугнул его от Питера жалкими двумя десятками тысяч солдат… Даже не смешно. Зато сей вояка был ближе к Александру I, чем многие другие полководцы, оттого и удостоился всяческих почестей без меры.

— Германского выскочку я тотчас убрал, — отмахнулся Павел. — Но мало этого, нужен достойный человек. Скажи, Александр, ты чутьём поэтическим людей насквозь видишь, сможет Ермолов на службу вновь заступить? Верным мне быть, как и Романовым?

— Ни вам и ни им, а России, — поэт посмотрел тем долгим, особенным и немного грустным взглядом, перед которым таяли и дамы питерского света, и закусивший удила Строганов. — Прости за столь высокопарный слог, Павел, генерал и есть таков. Лучшего не сыскать.

Я мысленно схватился за голову. Ещё свежи в памяти дикие ошибки пестелевского правления, а новый государственный лидер, пусть — временный, слушает советов поэта, а не с министра или иного державного мужа, подобно тому, как Кутузов выслушивал меня — ординарного капитана из обычного егерского полка. Но Пушкин — не попаданец! Он плоть от плоти из этой эпохи. А Демидов внимал ему и соглашался:

— Кавказ предстоит в крепкую руку взять, держать в ней да быть готовым укоротить персидские да османские поползновения.

Как и все поэты честолюбивый, Александр Сергеевич гордо вскинул голову, пользуясь моментом, что его слово имеет вес.