Во славу русскую

— Государей не принято посылать на срамные уды. Сказал ему уклончиво, что искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою. Вдохновения не сыщешь, оно само должно найти поэта. Приехать на войну с тем, чтоб воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой — слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не моё дело, — Александр Сергеевич хитро прикрыл один глаз. — Чтоб не докучал мне он более, я принял с благодарностью приглашение Ермолова. Алексей Петрович — мой друг, а новая турецкая война Кавказ не обойдёт. Так что обрету в горах и вдохновенье, и толику рискованных предприятий, кои мне по сердцу.

— Мудро решил. Стало быть, до окончания войны больше не свидимся?

— Мужчины меж собой легко переносят расставание, брат. А как же с дамой сердца? — тёмные пушкинские очи качнулись в сторону малой залы, где блестящая хозяйка развлекала гостей. — Чем заменишь ночи, полные неги и страсти?

— И чем же?

Великий поэт заговорщически понизил голос для декламации шаловливых виршей, их услышали только мы со Строгановым:

Я научил послушливую руку
Обманывать печальную разлуку
И услаждать безмолвные часы…

— Нехорошо пошутил-то, Александр Сергеич! — граф неподдельно возмутился скабрёзной вольности поэта. — У самого, баловня женщин и судьбы, небось не завелось сердечной привязанности, чтобы в кавказской дали сердце ёкнуло? Твой вечный стиль — стихи сложить о любви неземной, «я помню чудное мгновенье», назавтра посвятить другие вирши иной властительнице дум.

— Вредно тебе с поэтами общаться. Сам строфой заговорил. Но ты не прав. Пройдём в зал, и там непременно познакомлю с Натальей Николавной Гончаровой, истинной belle femme. Поверишь ли, когда впервые увидал её, она не вошла — взошла подобно звезде, затмив другие светила, — тут Пушкин взгрустнул. — И, увы, с её маменькой в сопровождении, та на помилуй Бог не хочет видеть подле дочери ветреного поэта. Сие зловредное существо рассудило, что дочь интересна и модна, и для многих желанная партия, оттого скорее тщится выдать её замуж, ибо война убивает женихов. Посему, мой толстокожий друг, убегаю на Кавказ от любви возвышенной и неразделённой.

Я с чувством пожал ему руку. В моём мире Пушкин прожил до 1837 года, до роковой дуэли, но история уже совсем другая, Александр Сергеевич может гораздо раньше нарваться на бретёра, не менее удачливого, чем Дантес, или на черкесскую пулю.

Закончился приём у Строгановых, и следующий тоже, а в воздухе таяла весна, несущая на этот раз не предчувствие легкомысленного лета, но ожидание просохших дорог, по которым пойдут войска, дабы вернуться в куда меньшем числе. Ермоловская победа над персами, поднявшая боевой дух в новой Империи, здравомыслящим людям не застила взор обманчивыми надеждами — османская армия не в пример сильнее шахской.

Демидов трижды отклонял моё прошение и согласился, наконец, отправить меня к Паскевичу, только когда я пригрозил выйти в отставку и идти в армию вольноопределяющимся. А что, на чин и звание наплевать, снова сколочу егерский спецназ, только с магазинными винтовками и револьверами; нашему брату едино: что турок, что француз, все они, пришедшие на нашу землю, одинаково падают рылом в эту землю, получив пулю в башку.

Груша знала о моих стремлениях и молилась, чтоб премьер и четвёртое мое прошение порвал, как три прежних. Посему ничего не сказал ей заранее, объявил ей, детям и Пахому накануне отъезда, запретив проводы.

Жена даже не плакала, не причитала. Только стояла, прижав руки к груди, дети бросились обнимать… Один Пахом сказал спокойно, будто не удивился ничуть: я с вами, барин. А ведь ему — под пятьдесят, по меркам простого люда он старик, куда ему на войну! Но — поехал.

У меня неоплаченный долг. Не победи декабристское восстание, османы не захватили бы Крым.

С другом должником перед совестью провидение свело меня накануне отправки. Моим спутником, как в двадцать шестом стал Александр Строганов. Он не стал запрещать супруге проводить его, от чего я стал свидетелем душещипательной сцены на амбаркадере московского Южного вокзала.

— Если с тобой что-то случится, я не переживу! — причитала Юлия Осиповна и рыдала, не пытаясь скрыть или хотя бы утереть слёзы.

— Генералов редко убивают, душа моя, — утешал её граф. — Скажи лучше, когда сама Москву покинешь. Дородный сластолюбец непременно начнёт домогательства.

— Сразу же, милый. Отправлюсь в Питер с Володей и Федей.

— Лучше к родственникам в Варшаву.

— Понимаю тебя. Верно, так будет лучше.

Со Строгановым ехал Григорий. Мой, теперь вернувший себе военный статус денщика, подначивал Григория — а не окажемся ли мы опять по разные стороны как под Муромом.