Во сне и наяву

– Так вот, Василек. Видишь, как бывает: в одну минуту можно потерять все. Семью, дом, друзей, которые стали при виде меня отворачиваться, не подавали руки.

Был суд, мать и отца признали виновными и приговорили к десяти годам заключения. Я остался с бабкой, отцовой матерью, – та специально прилетела из Риги, вся в слезах и соплях. Я ее ненавидел. Я всех ненавидел – бывших друзей дома, которых у нас всегда было в избытке и которые моментально испарились, лишь только за родителями захлопнулась дверь следственного изолятора. Одноклассников, прежде дороживших моей дружбой, а теперь презрительно глядящих мне вслед. Девчонок, раньше славших мне на уроках записочки с нежными признаниями, – ни одна из них не подошла, не сказала ни слова сочувствия.

Они шептались за моей спиной, я слышал жуткое слово «убийцы». Так отныне называли моих родителей, которых я, несмотря ни на что, все равно продолжал любить.

После этого ты скажешь, что потерять ребенка так уж страшно? – Толик глянул на меня вопросительно и требовательно. Я не посмела ответить ни «да», ни «нет», просто сидела перед ним и молчала.

– Закрой форточку, холод собачий, – велел он.

Я взяла из его рук окурок, выкинула в окно и прикрыла фрамугу. Я уже знала, что он скажет дальше. Почти. Не хватало лишь деталей.

– Тогда тоже было холодно, – произнес Толик негромко, будто замороженно. – Заканчивался январь. Бабка с утра уехала в тюрьму, повезла передачу. Я остался один. Ходил по пустой квартире, как тигр по клетке. Мне хотелось залезть на стенку от тоски и отчаяния.

А потом я услышал, как кто-то с улицы зовет: «Толик, Толик!» Голос был тонкий, девчачий. Я подошел к окну, открыл створку. Лицо тут же обожгло ледяным ветром.

Внизу по двору бегал белый щенок, а незнакомая девчонка лет восьми-девяти звонко и пронзительно кричала ему:

– Толик. То-олик! Ко мне!

Она звала щенка! А я думал – меня. Глупо надеялся, что кому-то еще нужен, кроме бабки.

Я стоял у окна и глядел на щенка и его хозяйку. Долго, пока они не нагулялись и не ушли домой. Я почему-то совсем не чувствовал холода и вообще не ощущал, сколько прошло времени.

Очнулся я только, когда в дверях завозились. Это вернулась бабка. Еще секунда, и она была бы тут как тут, ругая меня за то, что я выстудил квартиру.

Я вдруг ясно понял, что слушать ее – выше моих сил. Лучше уж вообще больше никогда ничего не слышать. И не видеть.

Недолго думая я распахнул окно настежь и вскочил на подоконник. С пятого этажа двор казался маленьким и круглым, как яблоко. Я смотрел вниз, крепко схватившись руками за рамы. Не был уверен, что прыгну.

И тут позади отчаянно заверещала бабка. Я даже не услышала, как она вошла. Я слегка повернул голову: бабка стояла посреди комнаты и вопила как ненормальная, протягивая ко мне руки.

Я хотел спрыгнуть с подоконника в комнату, но нога внезапно потеряла опору. Бабка подскочила ко мне и вцепилась в другую ногу. Она тащила меня к себе, я упирался.

Если бы она не трогала меня, возможно, все бы обошлось: я восстановил бы потерянное равновесие и оставил свою страшную затею. Но так я не мог. Я продолжал сражаться с бабкой и в какой-то момент с силой рванулся из ее рук. Рама дернулась, больно прищемив мне пальцы. Я машинально разжал их, и… – Толик будто с удивлением оглядел свои ладони и пожал плечами. – Больше ничего не помню…

– Ты… спрыгнул? – прошептала я почти беззвучно.

– Скорее свалился. – Он усмехнулся и вытащил из пачки новую сигарету. – Очнулся уже в больнице. Врачи сказали, что меня спасло дерево, растущее под окнами. Не то липа, не то тополь, не помню. Я сначала упал на ветки, а уж после на землю. У меня даже перелома не было, только трещина. Незначительная трещина в позвоночнике. Никто не мог понять, отчего наступил паралич и отнялись ноги. Потом один врач разглядел на рентгеновском снимке защемленный нерв. Крошечный такой, но из-за него не только ходить невозможно, даже просто малейшее движение сделать…

Я вспомнила, что мне рассказывал Влад – он поначалу тоже не мог ходить, а потом постепенно научился заново.

– Может быть, надо подождать? – спросила я осторожно. – Все пройдет само собой?

Толик покачал головой:

– Не пройдет. Нужна операция. Такие делают за границей за огромные деньги. А у нас надо много лет ждать очереди. Да и неизвестно, поможет ли эта операция, врачи сказали, что шансы пятьдесят на пятьдесят. – Он поглядел на меня с грустью и предупредил: – Смотри, не треплись никому о том, что я тебе рассказал.

– Что ты, не буду.

Мне было жалко его до слез. Гораздо жальче, чем себя саму, Влада или Анфису. Я готова была сделать для него что угодно, разве только не спрыгнуть с пятого этажа.

– Меня здесь все ненавидят, – тихо проговорил Толик. – Все.

– Неправда! – возразила я.

– Правда. Эта твоя Анфиса особенно. Я тоже их ненавижу. Еще больше, чем они меня. – Толик вдруг улыбнулся. – Это замкнутый круг, Василек, его не разомкнешь, как ни пытайся.