Во сне и наяву

– Не надо, – попросила Анфиса мягко. – Не разговаривай со мной в таком тоне.

– В каком?

Она встала из из-за стола. На секунду наши взгляды скрестились, как мушкетерские шпаги. Ее лицо дернулось, точно от боли.

– Дура! – Голос Анфисы прозвучал непривычно резко и даже грубо. – Самая настоящая дура. Бог дал тебе блестящие мозги и цепкую память, и для чего ты используешь все это? Для кого? Посмотри! – Она, не оборачиваясь, кивнула в сторону Толика. – Посмотри хорошенько! Знаешь, кто ты для него?

– Друг, – сказала я тихо, но твердо.

– А! – Анфиса безнадежно махнула рукой и быстро направилась к двери. Поравнявшись со мной, она приостановилась, будто раздумывая, не уволочь ли меня отсюда силком, коротко качнула головой и вышла за порог.

Мы с Толиком какое-то время молчали, исподлобья глядя друг на друга. Потом он усмехнулся:

– А эта камбала тебя здорово любит.

Я в который раз подивилась его способности выдумывать всем и вся язвительные, но меткие и подходящие прозвища. В Анфисе действительно было что-то от камбалы – может быть, в сухости черт, в прическе, всегда гладкой, разделенной аккуратным прямым пробором, в тонких, поджатых губах.

– У нее погибла дочка, – проговорила я негромко, стараясь объяснить Толику неуемное Анфисино рвение.

– И тебе ее жаль. – Он не спросил, а подтвердил, неодобрительно нахмурив брови.

Я неуверенно кивнула:

– Жаль.

– Думаешь, это самое страшное, что случается в жизни? – Толик смотрел на меня странно, как никогда раньше: очень пристально, пристрастно, словно чего-то ожидая.

– Я… не знаю.

Я действительно не знала. В моей жизни довольно было всяких ужасов: пьяная полусумасшедшая мать, голод и холод раннего детства, болезнь, страх, вечное одиночество. Однако, глядя на Толика, я вдруг почувствовала, что есть что-то еще, гораздо более тяжкое и невыносимое, чем все то, о чем я сейчас подумала.

Ладони мои стали холодными и влажными от волнения. Я интуитивно угадала, что Толик готов рассказать мне о себе что-то важное, тайное, то, о чем он, скорее всего, не говорил никому. Он хочет этого, но колеблется.

Я поняла, что должна помочь ему начать, сделать первый шаг. Но как?

Я подошла ближе, пока не оказалась совсем рядом с его креслом. Мне хотелось обнять Толика, как тогда, в вечер нашего знакомства, но я не решалась. Просто стояла и преданно смотрела в его глаза.

– Скажи, Василек, почему ты здесь? Ты ведь почти здорова, а тебя не забирают даже на выходные и каникулы. Есть у тебя кто-нибудь – мать, отец, бабка, на худой конец?

Я сглотнула и проговорила:

– Нет.

– Никого? – переспросил Толик недоверчиво.

– Моих родителей лишили прав. За пьянство.

Он кивнул с готовностью, будто только и ожидал этих слов.

– Ну правильно. Так я и думал. Все вы здесь одинаковы, оттого и придурки.

Я приняла его оскорбление как должное: уже привыкла считать себя глупой по сравнению с ним, а всех интернатских – тем более. Из тех, кого я знала, может быть, только Влад хоть сколько-нибудь приближался к Толику по своему развитию, употреблял такие же мудреные взрослые слова, обладал зрелой выдержанностью. Но Влад все равно выглядел в моих глазах обыкновенным мальчишкой, в то время как Толик казался существом высшего порядка, таинственным и недоступным.

Я терпеливо ждала, к чему он клонит, но Толик больше ничего не говорил, задумчиво разглядывая подлокотник кресла. Тогда я спросила, набравшись храбрости:

– А ты? Почему ты здесь?

Он криво усмехнулся.

– Тебе действительно интересно?

Я тихонько кивнула.

– Ладно, слушай. Только не задавай своих вечных идиотских вопросов – они меня жутко раздражают.

– Не буду, – пообещала я кротко.

Толик откинулся назад и положил обе руки на подлокотники коляски.

– В отличие от тебя, Василек, у меня были родители. Замечательные, о которых можно только мечтать. Да что были – они и сейчас есть.

– Где? – против воли вырвалось у меня.

Он глянул с недовольством и ответил коротко и сухо:

– В тюрьме.

У меня захватило дыхание. В тюрьме? Оба? И мать, и отец? Но почему, за что?

– Оба в тюрьме, – подтвердил Толик, будто услышав мой невысказанный вопрос. – Они занимались бизнесом, открыли свою фармацевтическую фирму. Дела шли неплохо, у нас все было: хорошая квартира, тачка, шмотки, еда. Я учился в английской спецшколе, занимался теннисом.

– Ты… мог ходить? – шепотом спросила я, дрожа от зреющей внутри смутной догадки.

– А то нет! – бросил он зло. – Ты что, думаешь, я от рождения такой… – Толик не договорил, кинув уничтожающий взгляд на неподвижные ноги. Потом приказал: – Все, молчи, или я тебя выгоню к чертовой бабушке.

Я присела перед коляской на корточки, не отрывая глаз от его лица, бледного, с напрягшимися скулами. Он успокоился немного и продолжил: