Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

Она решила пойти в обеденный перерыв, чтобы не бродить вечером в потемках. Хоть и небольшой получается крюк по дороге с работы домой, а все же крюк. Да и делать в обеденный перерыв нечего. В столовую теперь Евгения Сергеевна не ходила — там много народу, а на людях она чувствовала себя совсем скверно. К тому же Шутов велел бывать именно там, где собирается много народу и, значит, много разных разговоров.

У входа в здание она столкнулась с Надеждой Петровной.

— И вы ходите отмечаться? — почему-то удивилась Евгения Сергеевна, хотя в этом не было ничего удивительного, ибо Надежда Петровна всегда ходила.

— Я — да, а вот зачем вы сюда ходите, не знаю, — сухо ответила Надежда Петровна и так холодно, презрительно посмотрела, что Евгения Сергеевна почувствовала озноб.

— Постойте, — бледнея, сказала она. — Что вы имеете в виду?

— А вы не догадываетесь? — Она усмехнулась, и Евгения Сергеевна отметила машинально, что у нее были не припухлые чувственные губы, а наоборот — тонкие, какие бывают у женщин злых, сильных.

— Не понимаю, о чем я должна догадываться? — Понимала она, прекрасно понимала, что имеет в виду Надежда Петровна, но верить этому не хотелось. Страшно было поверить.

— Оставили бы вы свое притворство. Не вы первая Иуда в юбке, не вы последняя. Одному удивляюсь: как это Кондратий Федорович сразу не раскусил вас?..

— Да… Да как вы смеете?! — вскрикнула Евгения Сергеевна.

— Смею, потому что знаю. И не хочу, не желаю больше разговаривать с вами, подлая, подлая вы женщина! А еще мать… Теперь ступайте, доносите, что я вам наговорила!.. — И Надежда Петровна, отвернув лицо, пошла прочь, а Евгения Сергеевна так и стояла возле двери с вывеской «Райком ВЛКСМ», в которую ей надлежало войти, и не было у нее сил, чтобы броситься за Надеждой Петровной, догнать ее и рассказать, как все произошло на самом деле, признаться, что то же самое думала о ней. А может, не было уже и желания, потому что она еще до этой встречи поняла безысходность положения, в котором оказалась. Да нет, не оказалась — туда ее вогнал Шутов…

Она не пошла ни к нему, ни на работу. Она пошла домой. Надо успеть, пока не вернулся из школы Андрей. К счастью, дома сейчас нет никого.

Странно, но именно теперь, когда созрело решение, которое Евгения Сергеевна вынашивала в себе последнее время, не сознавая, быть может, этого или сознавая смутно, — именно теперь исчез страх и мысли ее сделались ясными. Отгоняя жалость к сыну, Евгения Сергеевна заставляла себя думать, что так ему будет лучше жить. Он уже не маленький — пятнадцатый год, и многие в его возрасте работают. Пойдет работать и он, ничего страшного. Алексей Григорьевич и Валентина Ивановна не оставят его в беде, не прогонят. Они добрые люди. А там и война кончится. Слава Богу, тетушка жива. Андрей будет жить у нее, получит образование…

Ей повезло — так она подумала, — Андрей еще не вернулся. Она написала две короткие (очень спешила) записки. Алексея Григорьевича и Валентину Ивановну просила не оставлять Андрея, разрешить ему жить у них, пока не появится возможность вернуться в Ленинград, а у сына просила прощения:

«У меня нет выхода, сынок. Так будет лучше для всех. Когда вырастешь и станешь совсем взрослым, поймешь, что я была права. А теперь прости меня…»

Повесилась Евгения Сергеевна в сарае.

XXXIX

ЗАДОЛГО до войны, когда в эти таежные края стали свозить спецпереселенцев, кладбище в Койве сделалось тесным и расширилось за пределы ограды. Никаких там дорожек и тем более аллей не было и в помине. Хоронили где кому вздумается, лишь бы место было получше. Евгению Сергеевну похоронили, не нарушая дедовских устоев — не хоронить самоубийц на кладбище, то есть в его пределах, — чуть в сторонке от последней, крайней могилы. Со временем кладбище расширится еще больше, и покойная будет лежать не в одиночестве, и никто не узнает, что она самоубийца, Правда, уговорить батюшку совершить отпевание Валентине Ивановне не удалось, н это ее сильно расстроило. Она-то не считала, что Евгения Сергеевна сама ушла из жизни, и, не ведая подробностей, не догадываясь даже ни о чем, думала, что ее убила болезнь. Однако и батюшку нужно было понять: местные старушки, ревностные блюстители стародавних обычаев и порядков, если не среди живых, где новые порядки устанавливали власти, то хотя бы уж среди мертвых, не простили бы батюшке святотатства.

Провожали Евгению Сергеевну в последнюю дорогу Валентина Ивановна с Алексеем Григорьевичем, Зоя Казимировна, майор Силаков и Надежда Петровна. Кажется, она более всех и страдала, искренне плакала, а может, и покаянно: никто ведь из провожавших не знал, кроме нее, истинной причины смерти Евгении Сергеевны…

А спустя два дня после похорон за Андреем пришли.

— Господи, помилуй, — всполошилась Валентина Ивановна, — да куда же вы ребенка-то забираете?

Алексей Григорьевич, как назло, был на дежурстве.