Во веке веков

Вспомнил Гаврила Матвеевич, как поднялись они против них, топорщась заточенными штыками: одна – напротив сына, вторая – на него направленная. Эта – с блестинкой на скосе штыка. Видать, аккуратным был беляк, не просто шаркнул напильником по острию, а мелким бруском прошёлся, чтобы горело на штыке маленькое солнышко… Ах, как помнилось оно, как забирало в себя весь простор неба… И вдруг упала винтовка, ткнувшись штыком в землю, а рядом рухнул солдат Второй солдат, стоявший против Тимофея, оглянулся на выстрел, стал прицеливаться в сторону… Не дал ему стрельнуть Гаврила Матвеевич, обрушился на солдата. Руки были связаны – бил ногами, головой, давил телом, зубами рвал. Пришёл в себя и пособил Тимофей; выбил ногой винтовку. Подбежал Данила и довершил дело.

Занявших село беляков не встревожили истошные крики и выстрелы на огороде: на расстрелах всегда так. Данила срезал веревки с их рук, споро стянули с убитых сапоги, забрали винтовки, подсумки и – ищи ветер в поле.

Вот такой он был Данила Зацепин. Не мужик – орёл, и нос орлиный с малой горбинкой, и руки, как крылья на большой размах. По правде бы, нехорошо с ним лукавить, размышлял Гаврила Матвеевич. И в открытую говорить – не поймёт сразу: горяч. Взорвётся – пыль до потолка. А чего нам ссориться, когда дети не полюбились друг дружке. И Гаврила Матвеевич притянул к себе Данилу, поцеловал в губы и прижался головой к голове. Подумал, что совсем стар стал, на поцелуи потянуло. А хоть бы и так, согласился он, что некуда не деться от неминуемого.

Часть 2. Сотворение счастья…

Пошла изба по горнице, сени по палатям…

Гаврила Матвеевич снял со стены гармонь, перекинул через плечо истёртый её ремень и побежал пальцами по белым планкам, бросив по избе перебор.

Музыка заполнила тесную избу, потребовала простора, и дед поднялся с табуретки, бросив мужикам.

– Айда на волю!..

Пошел во двор и за ним, покачиваясь, пошли в обнимку Данила и Тимофей.

В сенцах гармошка притихла на момент, а на дворе рванулась во всю мощь, и пошла, закрутилась, завертелась над селом разгульная и торжествующая мелодия, извещавшая, что у Валдаевых пошла гулянка. Всякий слышавший сейчас эту начальную игру невольно улыбался и завидовал, если не был зван на всегда весёлое гулянье, а званые торопились надеть праздничный наряд, чтобы идти на зов музыки, так как знали – заиграла гармошка, надо быть там.

Из окон нового дома выглянули Василиса с Настенькой. И Галина Петровна вопрошающе уставились на деда: мол, чего так рано начал, не готовы ещё как надо бы… Гаврила Матвеевич нарочито не замечал Василисын взгляд, а глянув на невестку, перевел взгляд на соседский двор, где должна стоять лошадь. Галина Петровна сдёрнула фартук и задорно кивнула, показывая, что всё будет, как ей сказано.

Играл Гаврила Матвеевич, стоя посреди двора, оглядывая через жерди изгороди деревенскую улицу. На ней показались первые гости – сваты. Сухой и маленький Петька Сморчков, по-нынешнему Петр Герасимович, и его дородная Клавдия Афанасьевна. Вышагивали посреди улицы, чтобы все видели, что идут самые главные гости. Хоть и много пакостил Сморчков, но Гаврила Матвеевич простил его, рассудив, что прожитого не вернёшь.

Подошли. Поздоровались. Клавдия Афанасьевна прошла в дом, а Петр Герасимович насупился и с таинственным видом заявил, озираясь:

– Всю Европу забрал немец. Куда теперь пойдет?

– На нас не сунется, – попытался подняться с заваленки Данила, да вновь осел, дивясь:

– Эк! Вот так медовуха. Не подняться никак…

– А я вот слыхал намедни в Драбагане… – приглушил голос сват, опасливо глянув по сторонам. Но Гаврила Матвеевич не дал ему рассказать про услышанное.

– Врут!

– А ты почём знаешь, что врут, – обиделся Сморчков, вскинул голову. – Я ещё не сказал ничего.

– А потому… Арестовали вчера в Драбагане двоих, – грозно глянул на него Гаврила Матвеевич. – Теперь третьего ищут, который с ними Гитлера материл. Не тебя ли?..

– Ты что?! Я и не был там… С прошлого года.., – трусливо залепетал Сморчков, и кадык его заходил вверх-вниз. – Я про буржуев, про англичан. На них, наверно, направится, не на нас.

– Договор у нас с немцами, – авторитетно рассудил Тимофей. – И фашисты – как социалисты наши. И знамя как у нас, красное.

– Во-от! – обрадовался Сморчков и недовольно покосился на свата.

Гаврила Матвеевич удивлённо крутанул головой: ещё сердится болтун. И вновь заиграл.

А потом повалил народ. Женщины степенно проходили в дом, вроде бы помогать хозяйкам, а мужчины оставались во дворе покурить да послушать игру Матвеича. Парни сбивались вокруг Сашки и тоже дымили папиросками, подтрунивали над ним:

– Саш, а наган-то у тебя есть? Дай пальнуть.

– Нет у него нагана, кобура пустая.

– А как же; границу охранять без нагана? Вдруг нападут самураи? Вооружить надо, – предложил Петька Сапожков, златоглавый и осыпанный веснушками. Он подмигнул ребятам, предлагая поддержать шутку. – Я недавно нашёл в кладовке самопал, из которого воробьев стреляли. Может, возьмёшь? Не убьёшь, так напугаешь.