Во веке веков

– Доброе утро, Гаврила Матвеевич. А я и не ложилась, – сказала Ольга Сергеевна, бойко глянув ему в глаза. – Песни ваши слушала. Красиво пели… Рыбу приманивали?..

– Рыбу?.. – опешил он от мелькнувшей догадки.

– А тут близко, оказывается, – кивнула Ольга Сергеевна на протоку, со стороны которой послышался рокот заработавшего трактора.

– Недалече. Костер в момент вздую, похлебаем ушицы, и отвезу тебя на лодке.

– Нет, спасибо, побегу.

Ольга Сергеевна прощально стала оглядывать дедову стоянку – шалашик с брошенными на него удилищами, сохнущую на ближних кустах сеть, проступающие из лесного сумрака деревья, кучу хвороста у тлеющего кострища. На её красивом строгом лице появилась лёгкая улыбка сожаления – может быть, по чему-то несбывшемуся. Гаврила Матвеевич понял это, когда взгляд её зацепил и его, дал разглядеть в её глазах смешинку весёлой жалости, похожую на насмешку.

Спохватившись, она отвела взгляд и побежала по берегу. А Гаврила Матвеевич с загоревшимся лицом, на подгибающихся ногах добрался до шалаша, повалился на расстеленную шубёнку и, кляня себя распоследними словами, катался по траве, разложенной им с вечера в расчёте на двоих.

* * *

Молодо зелено, поиграть велено

В избу вошёл Сашка. Пригнув голову, чтоб не мести пышным чубом по потолку, он быстро глянул в окно и, примирившись с тем, что мать ещё держит Ольгу Сергеевну у ворот, сел на табуретку против деда так, чтобы видеть происходящее во дворе.

Был он босой, в гражданских штанах, без рубашки. Только стесняться домашнего вида, по дедову разумению, Сашке было лишне. Внук и лицом пригож, и силушкой в деда. Плечи сбиты крепко, как напоказ, грудь выпуклая, широченная. В ласковой и вроде бы удивлённой улыбке на его румяном лице, в быстрых озорных глазах проглядывалось ещё что-то юношеское, но мужская стать превращала его в ладно скроенного породистого красавца. Тут было что показать и чем гордиться. И дед гордился первым внуком (Василиса в счёт не шла – девка), видя в нём собственное повторение, и вновь молодел, с последним азартом переживая его заботы. Все думы свои побоку враз!

– Сашк, пойдем сома ловить? Один я и браться не стану – пять пудов верных в нём будет.

– Погоди, дед – а. – отозвался он с протяжкой «а», как звали Гаврилу Матвеевича внуки. – До другого лета покорми его. Лягушек, что ли, мало?

Сашка поглядывал в окно на разговорившихся женщин и в душе сердился на мать: не уймётся никак, всё тараторит, тараторит. А там Ирина ждёт Ольгу Сергеевну.

– Лягушек он и сам глотает. Я ему ворон стреляю. После гулянки, под утро, слетаем и прихватим сомину. В часть с собой увезёшь подарочек. А, Саш?

– Не могу, понимаешь…

– С девчатами так… Много в них заманности для нашего брата поднамешано. И не хочешь, так не устоишь…

Гаврила Матвеевич опять хитро прищурился, поглядывая на внука. Видел, как он кипит-булькает, словно самовар, но не торопил расспросами, знал, сам сейчас выложит…

– Жениться буду. – Сашка впился взглядом в деда: одобрит, нет?

– Эк тебя крутануло!

– Заладил…

– Во, дурак! Дело-то человеческое. Поймался, может, – так и скажи. У нас в роду все до девок жадные были. Из-за меня так и сейчас старухи ругаются меж собой. И отец твой сестрицу-то Василису до свадьбы завернул. Эх, делов было…

Опять смеялся Гаврила Матвеевич, сотрясая густую растительность на лице. Кивнул на двери:

– Привёл мать твою под вечер. Встали у порога и не знают, что говорить. А она махонькая, в сарафанчике сереньком… Как вдруг заревёт в три ручья. Её не отдавали за нас: шибко я с отцом её резался из-за Агрофевны. Да знаешь ты её – двоюродная тётка дружка твоего Петьки Сапожкова. Сейчас она кривобока, а тогда хороша была. Да… Не бывать свадьбе, говорит, не отдам за Валдаев. А они, значит, без свадьбы управились. Куда теперь денешься? А ты кого выбрал?

– Ирину Морозову.

Сашка почувствовал облегчение, когда увидел в окно подъезжавшую ко двору телегу: матери пришлось прервать беседу, прощаться, чтобы открыть ворота. Теперь Ольге Сергеевне минут десять идти до своего дома, прикинул он, если ещё кто-нибудь не остановит. Возле дома она крикнет: «Ири-ноч-ка!». Иринка выпорхнет из калитки, повиснет у матери на шее, да ещё ноги подогнет. Сашка видел раз такую картину, – запищит что-то, заворкует и только после замечания матери догадается взять у неё кошелку. А потом войдут в дом, представил Сашка, и… Нет, не сразу, наверное, скажет. Выждет.

– Дед – а, ты чего молчишь?

Гаврила Матвеевич не ожидал такого поворота и растерянно соображал, как быть?

– Н-но! Н-но! – звонко донеслось со двора.

Костик ввёл во двор под уздцы лошадь. За телегой не торопясь вошёл отец. В линялой голубой косоворотке, с распахнутой душой, крутогрудный, как все Валдаи, да с гвардейскими усами, он казался особенно крупным рядом с матерью, забегавшей возле него колобочком. Улыбались, довольные, что в дом привезли добро.

– Дед – а, ты чего? Не нравится?