Во веке веков

Сашка делал вид, будто не понимает деда. Ирина училась с Костиком, дружила с ним, приходила в эту вот горенку готовиться к выпускным экзаменам. Они собирались вместе поступать в Ленинградский университет, и, по деревенским соображениям, их считали женихом и невестой. И вдруг он, Сашка, встал на пути родного брата. Потому и молчит дед, прячет глаза.

– Приехали, что ль? – Дед отвалился от стены, легко поднялся и, ступая босыми ногами по скрипучим половицам, слегка пригнув голову, пошёл из избы. – Пошли, Сашк, подмогнём. Мне мука горбы хорошо проминает. Привык с молодости таскать на мельницах. Эх, сколько же я этих мешочков перекидал. Не совру, наверное, – мильён!

Хитрил дед, понял Сашка.

* * *

Муку перетаскали быстро. Пока мать с отцом вытряхивали над ларем мешки, а Костик отгонял в конюшню лошадь, Сашка понёс с дедом в сарай отруби и там припёр его:

– Дед – а, ты не молчи. Твой совет главный. Говори прямо всё.

– Тяжкий камешек подвесить на меня хочешь. Вы оба мне, как две руки: хоть ту режь – больно, хоть эту.

– Да любит она меня! Ме-ня – а не его. – злился Сашка: если дед не понимает, то с родителями будет труднее. – Ты можешь это понять?! Пожениться с ней сговорились.

– Ну, если любовь да совет, чего толковать. Девушка хороша. Тонка, правда. Как рябинка, что за МТС стоит. Как пройду мимо, всё она говорит, говорит, лопочет листочками.

В словах деда послышалась непривычная ласковость. Смотрел он в тёмный угол сарайчика, а глаза его ясно светились, словно видел он ту рябину, к которой Сашка ходил с Ириной во время вечерних гуляний. А может, тоже гулял там в своё время, догадался Сашка, и нежность, колыхнувшаяся в груди, толкнула его к нему; он обнял его, уткнулся лицом в бороду, благодарно стиснул в объятиях.

– Спасибо, дед-а. Ты мне самый первый товарищ.

– И ладно, внучок. Ладно. Наладим тебе свадьбу княжескую, чтоб семь дней гулять, не просыхать. И сватать сам пойду. Я за свой век полдеревни переженил. Как сватать кого, мирить – зови Гаврилу, говорят. А уж для родного внучка, да первейшего, постараюсь…

И тут же весело озаботился:

– Вот задачка какая: холостого-то сватать не посылают. Как быть, Сашк? Вдруг сосватаю себе мать её, да женюсь прежде тебя. Эх, да где наша не пропадала!

Дед смеялся, поддразнивая внука, видя его недоумевающую растерянность.

– Сашк, а Сашк! Мать-то её – ничего еще бабёнка, а?.. Ядрёна! Чего ей без мужика пропадать?

– Учи-тель-ни-ца!.,

– И что с того?.. Вдовица не девица: не загордится. Бабам, знаешь как?.. С мужем нужда, без мужа и того хуже, а вдовой и сиротой – хоть волком вой. А я дедок ещё справный, сила бродит: плесни воды – брага вспенится. Мне самый раз такую гладкую. Две свадьбы и сотворим, а?

– Дед – а, наши не знают про Ирину, – озабоченно признался внук.

– Ну да… А с Надеждой ты, значит, совсем…

И Сашка не выдержал вопрошающего взгляда, виновато потупился.

Первая деревенская красавица Надя Зацепина досталась Сашке с большим боем. Дрался он за неё и со своими дружками, а потом и с хуторскими, и со станционными парнями, которых привлекала в Петровское красота Нади. Только до окончания училища свадьба не сложилась из-за невесты, приревновавшей жениха к своей подружке. А теперь, как понял дед, Сашкиной свадьбе с Надей и вовсе не бывать.

– Ты вот что, внучок, не казнись. Я за свой век много баб перебрал, а всё оттого, может, что любимая не досталась.

– Тётка Агрофевна?

Дед отрицательно мотнул головой.

– Приезжала к нам сюда эсерка. Ну, из тех, которые до большевиков народ подбивали к бунту. Славная барышня… Богатырского духу. Правду знала. Сейчас думаю, девчонка девчонкой ещё была. А начнёт про тиранов говорить – глаза, как угли на ветру, вспыхивают; кулачок сожмёт и машет им, машет, как молотом. Я её по деревням возил.

Под приподнявшимися кудельками бровей глаза Гаврилы Матвеевича осиялись тихим и ласковым светом, который шёл из далёких глубин, приблизился и вдруг вылился в бусинку, скатившуюся в ус. Сашка удивился: неужели слеза?

– Да, возил… – продолжал дед задумчиво. – Всего-то неделю с ней побыл. Проводил её на станцию. А когда она в поезд села и платочком помахала – резануло по сердцу: люблю! Прыгнул на телегу, погнал мерина вдогонку. Загнал бы лошадь, да знакомый цыган остановил. Эх, и бил я его!

– Зачем?

– Думаешь, знал тогда? Бил и всё… А потом отдал ему лошадь, чтоб сердца на меня не имел.

Сашка опять удивленно посмотрел на деда, будто впервые увидел его.

– Так я об чем сказать хотел?

– Чтоб не казнился.

– Это само собой. Жить всегда надо с лёгким духом, чтоб злосчастье на тебя не зарилось: оно на хмурых да понурых верхом ездит. А наказать я тебе вот что хотел: разлюбил девку – сразу брось! А полюбил – до смерти за неё бейся! Не отобьёшь – всё равно без любимой погибель, так уж…

Две корявых дедовых лапы перед Сашкиным лицом собрались в кулаки и задрожали от сомкнувшей их силы; взгляд стал острым и яростным, словно он видел противника, с которым надо биться смертным боем. Уронил кулаки и опять стал мягким и задушевным.