Во времена перемен

Проводя в клинике больше времени, чем дома, мы, естественно, становились почти родственниками. Все события как-то отмечались. Я до сих пор храню подарки от клиники ко дню рождения, на защиту диссертации и др. С.Ю. приглашал всю клинику (а не кафедру) к себе домой на прием по случаю новых должностей, защит и подобных свершений. Все хлопоты приходились на долю Тамары Давыдовны, идеальной жены профессора. Сервировка стола, блюда и новые для нас продукты были тоже школой. Мы же дети войны, для которых поведение за столом представляло немалые трудности. Вилка с ножом при отсутствии еды не были предметами первой необходимости. Что с ними делать, что чем взять, куда деть косточку от маслин, и вообще, кто их ест, эти маслины? Но относились к нам, охломонам, со всей возможной деликатностью.

С Тамарой Давыдовной мы контактировали едва ли не столько же, сколько с шефом. У меня хранится целая тетрадь ее кулинарных рецептов. Кроме того, Т.Д. была секретарем и машинисткой у своего мужа, поэтому она была в курсе всех научных и кафедральных проблем, а мы ходили заниматься к С.Ю. домой почти каждый день, где нас еще и поили чаем.

Нас приучали к науке с молодых ногтей, и мы быстро просекли особенность характера С.Ю. В написании любой работы он никак не мог остановиться в правках. То же было и с докладами – он продолжал черкать перед самым выступлением, потом не мог найти, к чему относились вставки. Приходилось идти на хитрости. Я научилась писать на машинке, поэтому предлагала перепечатать статью после его редакции под предлогом, что Тамаре Давыдовне трудно будет разобрать вдоль и поперек исчерканную рукопись. Он очень смущался и соглашался не сразу – С.Ю., в противоположность современным руководителям, не позволял себе пользоваться чужими трудами и вычеркивал свою фамилию из авторского списка, если считал, что недостаточно внес своего в статью.

Печатали мы тогда, под прикрытием Якова Кононовича Асса, как считали правильным, а потом самое главное было – не дать опять править. Лучше было самим отнести на почту. Но это, конечно, было значительно позже. Вот тогда нам и удалось уберечь шефа от путаницы в докладе. На большой конференции он обобщал науку по кафедре. Мы подготовили иллюстрации на стеклянных пластинках, которые проецировали через эпидиаскоп. За ним сидел И.С.Вайсман, а я стояла за спиной шефа и показывала подробности указкой на экране. Перед докладом мы припугнули С.Ю. тем, что если он поменяет что-нибудь в тексте, то мы запутаемся и собьем его. Тем доклад и спасли. На этот раз шеф послушался.

С.Ю. удивлял и ученый совет. Пролетарская профессура не могла поверить, что он читает на «импортных» языках всю ту литературу, которую он набирал по пути на заседание в библиотеке. В те времена у нас не было соглашения об авторском праве, и в институт присылали множество иностранных журналов – читай, не хочу. Те, кто «гимназиев не кончал», считали, что Минкин напоказ листает журналы, а шеф просто не терял зря время. Потом он нес их в клинику и раздавал нам. Хочешь – не хочешь, а просвещайся. Коллеги не могли понять, почему при начале обсуждения его кандидатуры на ученом совете С.Ю. выходил из зала. По правилам, заведенным в старые времена, он давал возможность высказывать о себе любые суждения. Такого рода этикет был рабоче-крестьянской профессуре недоступен. В его речи еще сохранилось кое-что из старой орфографии. Он говорил и писал «ея» вместо «ее». А старую орфографию знать вовсе неплохо. Например, мы всю жизнь считали, что «Война и мир» Толстого про войну и мирную жизнь. Но «Мiр», как это в подлиннике у Льва Николаевича, обозначал «общество». Смысл получается несколько другой. А нам это осталось неизвестным. Выходит, « маленько не то проходили».

С.Ю. терпеть не мог сидеть на съездах. Зайдя в холл, он говори нам:

– Ну, ребята, легистрирывайтесь и пошли отседова! Какой дурак сидит на заседании? На них ездят, чтобы походить по клиникам, повидаться с друзьями, узнать научные новости. А материалы вы и сами прочтете.

Мы, конечно, сидели на заседаниях – друзей в центре еще не накопили, и в клиники ходить было не к кому. Корифеев можно было увидеть и услышать в зале. Надо отметить, что на съезды и даже в библиотеку командировки нам давали регулярно, потому что были заинтересованы в подготовке кадров.

Очень помогал нам постигать тонкости профессии юмор С.Ю. Вот байка, сохранившаяся с времен его бытности в ВМА. Идет обход. В палате оперированный по поводу грыжи полковник выписывается на 10й день домой. Можно не задерживаться около него, но он с извинениями останавливает Семена Юлиановича.

– Простите, профессор, я знаю, что у Вас ограничено время, но разрешите спросить Вас, что мне можно кушать после этой операции? (С.Ю. раздражает лакейское «кушать»)

– Ну, мясное, молочное, фрукты…

– Спасибо, профессор! Извините, я еще спрошу: а яблоки мне можно?

– Яблоки можно.

– Большое спасибо, профессор! Простите, что задерживаю! А апельсин мне можно?

– Можно.

– Еще раз извините меня, я отнимаю у вас время! А лимон мне можно?

– Лимон нельзя!