Во временное пользование

Когда с визгом затормозили возле городской клинической, я поняла, что догадки верны.

Розгин выскочил из машины и пошел вперёд.

Неотвратимо, как машина.

Я за ним еле успевала, не думая его останавливать или спрашивать о чем-то. Бесполезно. Не ответит.

Эта его дикая реакция, утроенная моими ужасными догадками, буквально сбивала с ног. И я упала бы, если б могла.

Но сейчас моим единственным ориентиром была широкая спина неумолимо двигающегося по коридору Розгина.

Надо было идти за ним. Необходимо.

И я шла.

Макс шагал по коридору, явно зная, куда, в какую сторону, медсестры и врачи отлетали с дороги, даже не рискуя подходить и останавливать, встретившийся на пути в охраняемую палату полицейский был отброшен в стену, его пистолет отправился в урну, а Розгин даже не притормозил. Машина для убийств какая-то!

Я мышкой стелилась за ним, стараясь быть как можно незаметнее.

На самом деле, все, что происходило по дороге к цели, отпечатывалось в мозгах, как нечто незначительное, второстепенное.

Я не спрашивала, не останавливала Макса.

Потому что, хоть и сопротивлялась сама себе до последнего, но уже все понимала. Уже все осознавала.

Варвара Петровна, удивительно маленькая для большой белой больничной кровати, была в сознании.

Врач, который как раз находился у ее койки, а еще какой-то пожилой человек с бумагами, посмотрели на Розгина с удивлением и страхом.

Она – без.

Улыбнуться не смогла, но глаза ее, невероятно глубокие, невозможно искренние, зажглись радостью.

- Тетя Варя…

Он неожиданно захрипел, сделал еще пару шагов и упал к ее кровати на колени, словно все силы потратил, чтоб дойти сюда.

Взял ее ладонь, погладил.

Она не могла ничего сказать, но смотрела.

Я шагнула ближе, попав в поле ее зрения. Но буквально на секунду.

А затем взгляд ушел опять на Макса.

- Теть Варь…

Розгин говорил шепотом, еле слышным, настолько нежным, что у меня сердце буквально останавливалось.

- С ней нельзя разговаривать, - врач, видно, вычленив меня, как более адекватную, обратился негромко, но настойчиво, - я уже объяснял это следователю…

- Она… С ней все будет в порядке?

Я смотрела на сгорбленную спину Розгина у кровати Варвары Петровны, на то, как он аккуратно целует ей пальцы, и плакала.

- Нет. Травмы, не совместимые… Удивительно, что продержалась так долго…

Он тоже смотрел на Розгина.

- Словно ждала… Это сын?

Я лишь кивнуть смогла. Наверняка, она считает его сыном. Уж он-то точно именно так и думает.

Тут Варвара Петровна закрыла глаза и этим словно отпустила Розгина, потому что он бережно положил ее сухую ладонь на кровать и резко встал, разворачиваясь к нам.

И мне в этот момент от его взгляда дикого стало не по себе. Не представляю даже, каково было врачу.

На которого Макс смотрел в упор.

- Что надо сделать, чтоб она поправилась? – голос Розгина был безжизненным. Лицо – спокойным. Со стороны могло показаться, что он абсолютно невозмутим. Но я-то не со стороны смотрела.

- Ничего, к сожалению.

Розгин шагнул к врачу, прихватил его за лацканы халата, выдохнул все так же тихо и безжизненно:

- Что. Нужно???

Но доктор оказался не робкого десятка, потому что только побледнел немного, повторив все те же слова:

- У нее – проникающее в печень, кроме этого многочисленные переломы, сотрясение мозга, я уже молчу о более мелких травмах. Удивительно, что она до сих пор жива.

- Сука… Делай, что хочешь, только чтоб она выжила!!!

Я стояла рядом, чувствуя, как волосы шевелятся на голове, настолько это было страшно. И абсолютно бесполезно.

А потому я оставила Розгина и врача, предоставляя им разбираться между собой, и подошла к Варваре Петровне.

Так же, как и Розгин до этого, опустилась на колени. И погладила безжизненно лежащую руку. В отличие от Макса, я сразу поверила в диагноз. И в то, что сделать ничего нельзя. А потому не стала тратить время на слезы и мольбы. Просто позвала мысленно. Просто поблагодарила.

Она – единственный, кроме брата, оставшийся в живых человек, помнящий меня такой, какой я была в детстве. Человек, повлиявший на мое взросление, человек, который очень много сделал для меня.

И сейчас мне очень хотелось, чтоб она пришла в себя. Чтоб ей, каким-то невероятным способом, стало лучше. Потому что такие светлые, такие чистые люди не должны уходить вот так, мучительно и страшно. Они должны долго-долго жить, чтоб как можно больше людей могли их узнать, могли хоть немного, хоть краем почувствовать то невероятное, искрящееся счастье просто от осознания, что живут в одно время с ними, что разговаривают с ними, что вообще смотрят на них.

Варвара Петровна – единственная, кто меня поддержал в ситуации, действительно ужасной, опасной, когда другие отвернулись. Она не должна была вообще…

Я гладила ее руку, и все же плакала, слыша за спиной глухой безэмоциональный голос Розгина, твердый ответ врача и увещевание третьего человека, находящегося в палате, следователя. Кажется, он уговаривал Розгина отпустить врача и ответить на его вопросы.

А потом раздался писк приборов, и наступило молчание. Мертвое.

Я и так мертв.

- Я не могу ничего сделать, пойми!