Во всем мне хочется дойти до самой сути…

О солнце, слышишь? «Выручь денег».

Сосна, нам снится? «Напрягись».

О жизнь, нам имя вырожденье,

Тебе и смыслу вопреки.

Дункан седых догадок – помощь!

О смута сонмищ в отпусках,

О Боже, Боже, может, вспомнишь,

Почем нас людям отпускал?

1917

2

Я их мог позабыть? Про родню,

Про моря? Приласкаться к плацкарте?

И за оргию чувств – в западню?

С ураганом – к ордалиям партий?

За окошко, в купе, к погребцу?

Где-то слезть? Что-то снять? Поселиться?

Я горжусь этой мукой. Рубцуй!

По когтям узнаю тебя, львица.

Про родню, про моря. Про абсурд

Прозябанья, подобного каре.

Так не мстят каторжанам. – Рубцуй!

О, не вы, это я – пролетарий!

Это правда. Я пал. О, секи!

Я упал в самомнении зверя.

Я унизил себя до неверья.

Я унизил тебя до тоски.

1921

3

Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, – а слова

Являются о третьем годе.

Так начинают понимать,

И в шуме пущенной турбины

Мерещится, что мать – не мать.

Что ты – не ты, что дом – чужбина.

Что делать страшной красоте,

Присевшей на скамью сирени,

Когда и впрямь не красть детей? —

Так возникают подозренья.

Так зреют страхи. Как он даст

Звезде превысить досяганье,

Когда он – Фауст, когда – фантаст? —

Так начинаются цыгане.

Так открываются, паря

Поверх плетней, где быть домам бы,

Внезапные, как вздох, моря.

Так будут начинаться ямбы.

Так ночи летние, ничком

Упав в овсы с мольбой: исполнься,

Грозят заре твоим зрачком.

Так затевают ссоры с солнцем.

Так начинают жить стихом.

1921

4

Нас мало. Нас, может быть, трое

Донецких, горючих и адских

Под серой бегущей корою

Дождей, облаков и солдатских

Советов, стихов и дискуссий

О транспорте и об искусстве.

Мы были людьми. Мы эпохи.

Нас сбило и мчит в караване,

Как тундру под тендера вздохи

И поршней и шпал порыванье.

Слетимся, ворвемся и тронем,

Закружимся вихрем вороньим

И – мимо! Вы поздно поймете.

Так, утром ударивши в ворох

Соломы – с момент на намете, —

След ветра живет в разговорах

Идущего бурно собранья

Деревьев над кровельной дранью.

1921

5

Косых картин, летящих ливмя

С шоссе, задувшего свечу,

С крюков и стен срываться к рифме

И падать в такт не отучу.

Что в том, что на вселенной – маска?

Что в том, что нет таких широт,

Которым на зиму замазкой

Зажать не вызвались бы рот?

Но вещи рвут с себя личину,

Теряют власть, роняют честь,

Когда у них есть петь причина,

Когда для ливня повод есть.

1922

Нескучный сад

1. Нескучный

Как всякий факт на всяком бланке,

Так все дознанья хороши

О вакханалиях изнанки

Нескучного любой души.

Он тоже – сад. В нем тоже – скучен

Набор уставших цвесть пород.

Он тоже, как и сад, – Нескучен

От набережной до ворот.

И, окуная парк за старой

Беседкою в заглохший пруд,

Похож и он на тень гитары,

С которой, тешась, струны рвут.

1917

2

Достатком, а там и пирами

И мебелью стиля жакоб

Иссушат, убьют темперамент,

Гудевший, как ветвь жуком.

Он сыплет искры с зубьев,

Когда, сгребя их в ком,

Ты бесов самолюбья

Терзаешь гребешком,

В осанке твоей: «С кой стати?»,

Любовь, а в губах у тебя

Насмешливое: «Оставьте,

Вы хуже малых ребят».

О свежесть, о капля смарагда

В упившихся ливнем кистях,

О сонный начес беспорядка,

О дивный, божий пустяк!

1917

3. Орешник

Орешник тебя отрешает от дня,

И мшистые солнца ложатся с опушки

То решкой на плотное тленье пня,

То мутно-зеленым орлом на лягушку.

Кусты обгоняют тебя, и пока

С родимою чащей сроднишься с отвычки, —

Она уж безбрежна: ряды кругляка,

И роща редеет, и птичка – как гичка,

И песня – как пена, и – наперерез,

Лазурь забирая, нырком, душегубкой

И – мимо… И долго безмолвствует лес,

Следя с облаков за пронесшейся шлюпкой.

О место свиданья малины с грозой,

Где, в тучи рогами лишайника тычась,

Горят, одуряя наш мозг молодой,

Лиловые топи угасших язычеств!

1917

4. В лесу

Луга мутило жаром лиловатым,

В лесу клубился кафедральный мрак.

Что оставалось в мире целовать им?

Он весь был их, как воск на пальцах мяк.

Есть сон такой, – не спишь, а только снится,

Что жаждешь сна; что дремлет человек,

Которому сквозь сон палят ресницы

Два черных солнца, бьющих из-под век.

Текли лучи. Текли жуки с отливом,

Стекло стрекоз сновало по щекам.

Был полон лес мерцаньем кропотливым,

Как под щипцами у часовщика.

Казалось, он уснул под стук цифири,

Меж тем как выше, в терпком янтаре,

Испытаннейшие часы в эфире

Переставляют, сверив по жаре.

Их переводят, сотрясают иглы

И сеют тень, и мают, и сверлят

Мачтовый мрак, который ввысь воздвигло,

В истому дня, на синий циферблат.

Казалось, древность счастья облетает.

Казалось, лес закатом снов объят.

Счастливые часов не наблюдают,

Но те, вдвоем, казалось, только спят.

1917

5. Спасское

Незабвенный сентябрь осыпается в Спасском.

Не сегодня ли с дачи съезжать вам пора?

За плетнем перекликнулось эхо с подпаском

И в лесу различило удар топора.

Этой ночью за парком знобило трясину.

Только солнце взошло, и опять – наутек.

Колокольчик не пьет костоломных росинок.

На березах несмытый лиловый отек.

Лес хандрит. И ему захотелось на отдых,

Под снега, в непробудную спячку берлог.

Да и то, меж стволов, в почерневших обводах

Парк зияет в столбцах, как сплошной некролог.

Березняк перестал ли линять и пятнаться,

Водянистую сень потуплять и редеть?