Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Этот – ропщет еще, и опять вам – пятнадцать,

И опять, – о дитя, о, куда нам их деть?

Их так много уже, что не все ж – куролесить.

Их – что птиц по кустам, что грибов за межой.

Ими свой кругозор уж случалось завесить,

Их туманом случалось застлать и чужой.

В ночь кончины от тифа сгорающий комик

Слышит гул: гомерический хохот райка.

Нынче в Спасском с дороги бревенчатый домик

Видит, галлюцинируя, та же тоска.

1918

6. Да будет

Рассвет расколыхнет свечу,

Зажжет и пустит в цель стрижа.

Напоминанием влечу:

Да будет так же жизнь свежа!

Заря как выстрел в темноту.

Бабах! – и тухнет на лету

Пожар ружейного пыжа.

Да будет так же жизнь свежа.

Еще снаружи – ветерок,

Что ночью жался к нам, дрожа.

Зарей шел дождь, и он продрог.

Да будет так же жизнь свежа.

Он поразительно смешон!

Зачем совался в сторожа?

Он видел, – вход не разрешен.

Да будет так же жизнь свежа.

Повелевай, пока на взмах

Платка – пока ты госпожа,

Пока – покамест мы впотьмах,

Покамест не угас пожар.

1919

7. Зимнее утро (Пять стихотворений)

* * *

Воздух седенькими складками падает,

Снег припоминает мельком, мельком:

Спатки – называлось, шепотом и патокою

День позападал за колыбельку.

Выйдешь – и мурашки разбегаются, и ежится

Кожица, бывало, – сумки, дети, —

Улица в бесшумные складки ло́жится

Серой рыболовной сети.

Все, бывало, складывают: сказку о лисице,

Рыбу пошвырявшей с возу,

Дерево, сарай, и варежки, и спицы,

Зимний изумленный воздух.

А потом поздней, под чижиком, пред цветиками

Не сложеньем, что ли, с воли

Дуло и мело, не ей, не арифметикой ли

Подирало столик в школе?

Зуб, бывало, ноет: мажут его, лечат его, —

В докторском глазу ж – безумье

Сумок и снежков, линованное, клетчатое,

С сонными каракулями в сумме.

Та же нынче сказка, зимняя, мурлыкина,

На бегу шурша метелью по газете,

За барашек грив и тротуаров выкинулась

Серой рыболовной сетью.

Ватная, примерзлая и байковая, фортковая

Та же жуть берез безгнездых

Гарусную ночь чем свет за чаем свертывает,

Зимний изумленный воздух.

1918

* * *

Как не в своем рассудке,

Как дети ослушанья,

Облизываясь, сутки

Шутя мы осушали.

Иной, не отрываясь

От судорог страницы

До утренних трамваев,

Грозил заре допиться.

Раскидывая хлопко

Снежок, бывало, чижик

Шумит: какою пробкой

Такую рожу выжег?

И день вставал, оплеснясь,

В помойной жаркой яме,

В кругах пожарных лестниц,

Ушибленный дровами.

1929

* * *

Я не знаю, что тошней:

Рушащийся лист с конюшни

Или то, что все в кашне,

Всё в снегу и всё в минувшем.

Пе́нтюх и головотяп,

Там, меж листьев, меж домов там

Машет галкою октябрь

По каракулевым кофтам.

Треск ветвей – ни дать ни взять

Сушек с запахом рогожи.

Не растряс бы вихрь – связать,

Упадут, стуча, похоже.

Упадут в морозный прах,

Ах, похоже, спозаранок

Вихрь берется трясть впотьмах

Тминной вязкою баранок.

1919

* * *

Ну, и надо ж было, тужась,

Каркнуть и взлететь в хаос,

Чтоб сложить октябрьский ужас

Парой крыльев на киоск.

И поднять содом со шпилей

Над живой рекой голов,

Где и ты, вуаль зашпилив,

Шляпу шпилькой заколов,

Где и ты, моя забота,

Котик лайкой застегнув,

Темной рысью в серых ботах

Машешь муфтой в море муфт.

1919

* * *

Между прочим, все вы, чтицы,

Лгать охотницы, а лгать —

У оконницы учиться,

Вот и вся вам недолга.

Тоже блещет, как баллада,

Дивной влагой; тоже льет

Слезы; тоже мечет взгляды

Мимо, – словом, тот же лед.

Тоже, вне правдоподобья,

Ширит, рвет ее зрачок,

Птичью церковь на сугробе,

Отдаленный конский чок.

И Чайковский на афише

Патетично, как и вас,

Может потрясти, и к крыше,

В вихорь театральных касс.

1919

8. Весна (Пять стихотворений)

* * *

Весна, я с улицы, где тополь удивлен,

Где даль пугается, где дом упасть боится,

Где воздух синь, как узелок с бельем

У выписавшегося из больницы.

Где вечер пуст, как прерванный рассказ,

Оставленный звездой без продолженья

К недоуменью тысяч шумных глаз,

Бездонных и лишенных выраженья.

1918

* * *

Пара форточных петелек,

Февраля отголоски.

Пить, пока не заметили,

Пить вискам и прическе!

Гул ворвался, как шомпол.

О холодный, сначала бы!

Бурный друг мой, о чем бы?

Воздух воли и – жалобы?!

Что за смысл в этом пойле?

Боже, кем это мелются,

Языком ли, душой ли,

Этот плеск, эти прелести?

Кто ты, март? – Закипал же

Даже лед, и обуглятся,

Раскатясь, экипажи

По свихнувшейся улице!

Научи, как ворочать

Языком, чтоб растрогались,

Как тобой, этой ночью

Эти дрожки и щеголи.

1929

* * *

Воздух дождиком частым сечется.

Поседев, шелудивеет лед.

Ждешь: вот-вот горизонт и очнется

И – начнется. И гул пойдет.

Как всегда, расстегнув нараспашку

Пальтецо и кашне на груди,

Пред собой он погонит неспавших,

Очумелых птиц впереди.

Он зайдет и к тебе и, развинчен,

Станет свечный натек колупать,

И зевнет, и припомнит, что нынче

Можно снять с гиацинтов колпак.

И шальной, шевелюру ероша,

В замешательстве смысл темня,

Ошарашит тебя нехорошей,

Глупой сказкой своей про меня.

1918

* * *

Закрой глаза. В наиглушайшем о́ргане

На тридцать верст забывшихся пространств

Стоят в парах и каплют храп и хорканье,

Смех, лепет, плач, беспамятство и транс.

Им, как и мне, невмочь с весною свыкнуться,

Не в первый раз стараюсь, – не привык.

Сейчас по чащам мне и этим мыканцам

Подносит чашу дыма паровик.

Давно ль под сенью орденских капитулов,