Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Он жаждал воли и покоя,

А годы шли примерно так,

Как облака над мастерскою,

Где горбился его верстак.

2

Как-то в сумерки Тифлиса

Я зимой занес стопу.

Пресловутую теплицу

Лихорадило в гриппу.

Рысью разбегались листья.

По пятам, как сенбернар,

Прыгал ветер в желтом плисе

Оголившихся чинар.

Постепенно все грубело.

Север, черный лежебок,

Вешал ветку изабеллы

Перед входом в погребок.

Быстро таял день короткий,

Кротко шел в щепотку снег.

От его сырой щекотки

Разбирал не к месту смех.

Я люблю их, грешным делом,

Стаи хлопьев, холод губ,

Небо в черном, землю в белом,

Шапки, шубы, дым из труб.

Я люблю перед бураном

Присмиревшие дворы,

Будто прятки по чуланам

Нашалившей детворы.

И летящих туч обрывки,

И снежинок канитель,

И щипцами для завивки

Их крутящую метель.

Но впервые здесь на юге

Средь порхания пурги

Я увидел в кольцах вьюги

Угли вольтовой дуги.

Ах, с какой тоской звериной,

Трепеща, как стеарин,

Озаряли мандарины

Красным воском лед витрин!

Как на родине Миньоны

С гетевским: «Dahin!», «Dahin!»[7]

Полыхали лампионы

Субтропических долин.

И тогда с коробкой шляпной,

Как модистка синема,

Настигала нас внезапно

Настоящая зима.

Нас отбрасывала в детство

Белокурая копна

В черном котике кокетства

И почти из полусна.

3

Скромный дом, но рюмка рому

И набросков черный грог,

И взамен камор – хоромы,

И на чердаке – чертог.

От шагов и волн капота

И расспросов – ни следа.

В зарешеченном работой

Своде воздуха – слюда.

Голос, властный, как полюдье,

Плавит все наперечет.

В горловой его полуде

Ложек олово течет.

Что́ ему почет и слава,

Место в мире и молва

В миг, когда дыханьем сплава

В слово сплочены слова?

Он на это мебель стопит,

Дружбу, разум, совесть, быт.

На столе стакан не допит,

Век не дожит, свет забыт.

Слитки рифм, как воск гадальный,

Каждый миг меняют вид.

Он детей дыханье в спальной

Паром их благословит.

4

Он встает. Века. Гелаты.

Где-то факелы горят.

Кто провел за ним в палату

Островерхих шапок ряд?

И еще века. Другие.

Те, что после будут. Те,

В уши чьи, пока тугие,

Шепчет он в своей мечте.

– Жизнь моя средь вас – не очерк.

Этого хоть захлебнись.

Время пощадит мой почерк

От критических скребниц.

Разве въезд в эпоху заперт?

Пусть он крепость, пусть и храм,

Въеду на коне на паперть,

Лошадь осажу к дверям.

Не гусляр и не балакирь,

Лошадь взвил я на дыбы,

Чтоб тебя, военный лагерь,

Увидать с высот судьбы.

И, едва поводья тронув,

Порываюсь наугад

В широту твоих прогонов,

Что еще во тьме лежат.

Как гроза, в пути объемля

Жизнь и случай, смерть и страсть,

Ты пройдешь умы и земли,

Чтоб преданьем в вечность впасть.

Твой поход изменит местность.

Под чугун твоих подков,

Размывая бессловесность,

Хлынут волны языков.

Крыши городов дорогой,

Каждой хижины крыльцо,

Каждый тополь у порога

Будут знать тебя в лицо.

1936

Безвременно умершему

Немые индивиды,

И небо, как в степи.

Не кайся, не завидуй, —

Покойся с миром, спи.

Как прусской пушке Берте

Не по зубам Париж,

Ты не узнаешь смерти,

Хоть через час сгоришь.

Эпохи революций

Возобновляют жизнь

Народа, где стрясутся,

В громах других отчизн.

Страницы века громче

Отдельных правд и кривд.

Мы этой книги кормчей

Простой уставный шрифт.

Затем-то мы и тянем,

Что до скончанья дней

Идем вторым изданьем,

Душой и телом в ней.

Но тут нас не оставят.

Лет через пятьдесят,

Как ветка пустит паветвь,

Найдут и воскресят.

Побег не обезлиствел,

Зарубка зарастет.

Так вот – в самоубийстве ль

Спасенье и исход?

Деревьев первый иней

Убористым сучьем

Вчерне твоей кончине

Достойно посвящен.

Кривые ветки ольшин —

Как реквием в стихах.

И это все; и больше

Не скажешь впопыхах.

Теперь темнеет рано,

Но конный небосвод

С пяти несет охрану

Окраин, рощ и вод.

Из комнаты с венками

Вечерний виден двор

И выезд звезд верхами

В сторожевой дозор.

Прощай. Нас всех рассудит

Невинность новичка.

Покойся. Спи. Да будет

Земля тебе легка.

1936

Из летних записок

Друзьям в Тифлисе

1

«Не чувствую красот

В Крыму и на Ривьере,

Люблю речной осот,

Чертополоху верю». —

Бесславить бедный Юг

Считает пошлость долгом,

Он ей, как роем мух,

Засижен и оболган.

А между тем и тут

Сырую прелесть мира

Не вынесли на суд

Для нашего блезира.

2

Как кочегар, на бак

Поднявшись, отдыхает, —

Так по ночам табак

В грядах благоухает.

С земли гелиотроп

Передает свой запах

Рассолу флотских роб,

Развешанных на трапах.

В совхозе садовод

Ворочается чаще,

Глаза на небосвод

Из шалаша тараща.

Ночь в звездах, стих норд-ост,

И жерди палисадин

Моргают сквозь нарост

Зрачками виноградин.

Левкой и Млечный Путь

Одною лейкой полит,

И близостью чуть-чуть

Ему глаза мозолит.

3

Счастлив, кто целиком,

Без тени чужеродья,

Всем детством – с бедняком,

Всей кровию – в народе.

Я в ряд их не попал,

Но и не ради форса

С шеренгой прихлебал

В родню чужую втерся.

Отчизна с малых лет

Влекла к такому гимну,

Что небу дела нет —

Была ль любовь взаимна.

Народ, как дом без кром,

И мы не замечаем,

Что этот свод шатром,

Как воздух, нескончаем.

Он – чащи глубина,

Где кем-то в детстве раннем

Давались имена

Событьям и созданьям.

Ты без него ничто.

Он, как свое изделье,

Кладет под долото

Твои мечты и цели.

4

Дымились, встав от сна,

Пространства за Навтлугом,

Познанья новизна

Была к моим услугам.

Откинув лучший план,

Я ехал с волокитой,

Дорога на Беслан

Была грозой размыта.