Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Как сборы на общий венок,

Плетни у заставы чернели.

Короткий морозный денек

Вечерней звенел ритурнелью.

Воспользовавшись темнотой,

Нас кто-то догнал на моторе.

Дорога со всей прямотой

Направилась на крематорий.

С заставы дул ветер, и снег,

Как на рубежах у Варшавы,

Садился на брови и мех

Снежинками смежной державы.

Озябнувшие москвичи

Шли полем, и вьюжная нежить

Уже выносила ключи

К затворам последних убежищ.

* * *

Но он был любим. Ничего

Не может пропасть. Еще мене —

Семья и талант. От него

Остались броски сочинений.

Ты дома подымешь пюпитр,

И, только коснешься до клавиш,

Попытка тебя ослепит,

И ты ей все крылья расправишь.

И будет январь и луна,

И окна с двойным позументом

Ветвей в серебре галуна,

И время пройдет незаметно.

А то, удивившись на миг,

Спохватишься ты на концерте,

Насколько скромней нас самих

Вседневное наше бессмертье.

1931

* * *

Весенний день тридцатого апреля

С рассвета отдается детворе.

Захваченный примеркой ожерелья,

Он еле управляется к заре.

Как горы мятой ягоды под марлей,

Всплывает город из-под кисеи.

По улицам шеренгой куцых карлиц

Бульвары тянут сумерки свои.

Вечерний мир всегда бутон кануна.

У этого ж – особенный почин.

Он расцветет когда-нибудь коммуной

В скрещеньи многих майских годовщин.

Он долго будет днем переустройства,

Предпраздничных уборок и затей,

Как были до него березы Троицы

И, как до них, огни панатеней.

Всё так же будут бить песок размякший

И на иллюминованный карниз

Подтаскивать кумач и тес. Всё так же

По сборным пунктам развозить актрис.

И будут бодро по трое матросы

Гулять по скверам, огибая дерн.

И к ночи месяц в улицы вотрется,

Как мертвый город и остывший горн.

Но с каждой годовщиной все махровей

Тугой задаток розы будет цвесть,

Все явственнее прибывать здоровье,

И все заметней искренность и честь.

Всё встрепаннее, всё многолепестней

Ложиться будут первого числа

Живые нравы, навыки и песни

В луга и пашни и на промысла.

Пока, как запах мокрых центифолий,

Не вырвется, не выразится вслух,

Не сможет не сказаться поневоле

Созревших лет перебродивший дух.

1931

* * *

Столетье с лишним – не вчера,

А сила прежняя в соблазне

В надежде славы и добра

Глядеть на вещи без боязни.

Хотеть, в отличье от хлыща

В его существованьи кратком,

Труда со всеми сообща

И заодно с правопорядком.

И тот же тотчас же тупик

При встрече с умственною ленью,

И те же выписки из книг,

И тех же эр сопоставленье.

Но лишь сейчас сказать пора,

Величьем дня сравненье разня:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Итак, вперед, не трепеща

И утешаясь параллелью,

Пока ты жив, и не моща,

И о тебе не пожалели.

1931

* * *

Весеннею порою льда

И слез, весной бездонной,

Весной бездонною, когда

В Москве – конец сезона,

Вода доходит в холода

По пояс небосклону,

Отходят рано поезда,

Пруды – желто-лимонны,

И проводы, как провода,

Оттянуты в затоны.

Когда ручьи поют романс

О непролазной грязи,

И вечер явно не про нас

Таинственен и черномаз,

И неба безобразье —

Как речь сказителя из масс

И женщин до потопа,

Как обаянье без гримас

И отдых углекопа.

Когда какой-то брод в груди,

И лошадью на броде

В нас что-то плачет: пощади,

Как площади отродье.

Но столько в лужах позади

Затопленных мелодий,

Что вставил вал – и заводи

Машину половодья.

Какой в нее мне вставить вал?

Весна моя, не сетуй.

Печали час твоей совпал

С преображеньем света.

Струитесь, черные ручьи.

Родимые, струитесь.

Примите в заводи свои

Околицы строительств.

Их марева – как облака

Зарей неторопливой.

Как август, жаркие века

Скопили их наплывы.

В краях заката стаял лед.

И по воде, оттаяв,

Гнездом сполоснутым плывет

Усадьба без хозяев.

Прощальных слез не осуша

И плакав вечер целый,

Уходит с Запада душа,

Ей нечего там делать.

Она уходит, как весной

Лимонной желтизною

Закатной заводи лесной

Пускаются в ночное.

Она уходит в перегной

Потопа, как при Ное,

И ей не боязно одной

Бездонною весною.

Пред нею край, где в поясной

Поклон не вгонят стона,

Из сердца девушки сенной

Не вырежут фестона.

Пред ней заря, пред ней и мной

Зарей желто-лимонной —

Простор, затопленный весной,

Весной, весной бездонной.

И так как с малых детских лет

Я ранен женской долей,

И след поэта – только след

Ее путей, не боле,

И так как я лишь ей задет

И ей у нас раздолье,

То весь я рад сойти на нет

В революционной воле.

О том ведь и веков рассказ,

Как, с красотой не справясь,

Пошли топтать не осмотрясь

Ее живую завязь.

А в жизни красоты как раз

И крылась жизнь красавиц.

Но их дурманил лоботряс

И развивал мерзавец.

Венец творенья не потряс

Участвующих и погряз

Во тьме утаек и прикрас.

Отсюда наша ревность в нас

И наша месть и зависть.

1931

На ранних поездах. 1936–1944

Художник

1

Мне по душе строптивый норов

Артиста в силе: он отвык

От фраз, и прячется от взоров,

И собственных стыдится книг.

Но всем известен этот облик.

Он миг для пряток прозевал.

Назад не повернуть оглобли,

Хотя б и затаясь в подвал.

Судьбы под землю не заямить.

Как быть? Неясная сперва,

При жизни переходит в память

Его признавшая молва.

Но кто ж он? На какой арене

Стяжал он поздний опыт свой?

С кем протекли его боренья?

С самим собой, с самим собой.

Как поселенье на Гольфштреме,

Он создан весь земным теплом.

В его залив вкатило время

Все, что ушло за волнолом.