Вода в озере никогда не бывает сладкой

– Он тебе нравится из-за внешности? На меня посмотри, я вот выскочила замуж за первого попавшегося красавчика, и чем это закончилось? Он свалился с лесов на своей дерьмовой работе, и мне теперь до гроба тащить его на себе.

– Хватит, он ведь тебя слышит. Это мой отец, а не растение какое-то, – зашипела я.

А Массимо даже ухом не ведет, не поворачивает головы, не меняет позы, глаза вперились в экран, таз удобно устроился в кресле, ноги у него все короче, похожи на зубочистки, на красивом лице растет жиденькая бородка, он носит растянутые спортивные костюмы и поношенные носки, ни дать ни взять клумба, личинка человека.

– И пусть слышит, он все равно ничего не сделает. Мы все скоро окажемся в сточной канаве.

– Я что-нибудь придумаю.

– Нет уж, ты не придумаешь что-нибудь, а найдешь работу, ради которой получала образование, не пойдешь торговать цветами, прислуживать за стойкой в баре, носить тарелки в ресторане, не будешь получать деньги в конверте, без страховки, без отпусков…

– Где-то я уже это слышала.

– Слышала? Конечно, это ведь про нашу жизнь.

– Твою жизнь.

– Твоя жизнь и есть моя.

На несколько секунд повисает тишина, эти мгновения будто поглощают меня, ее фраза – как укус, она клыками впивается в меня, мне нужно отреагировать, держать дистанцию. Моя жизнь – не ее, она моя, это она соревнуется со мной, я ее строю и разрушаю; и я реагирую, но как Пиноккио, которого кит проглотил вместе с планктоном, я прыгаю, лягаюсь, пытаясь вернуться в открытое море, всплыть на поверхность, плыть по наитию, нет, я не дам ее словам меня сожрать, не окажусь у нее в горле вместе со слогами и звуками. Я с яростью смотрю на мать, вскакиваю со стула, как будто села на иголку, я чувствую зуд внизу живота, где-то в трусах, сжимаю ягодицы и пытаюсь силой выпихнуть его оттуда, но это неприятное ощущение уже где-то внутри, ищет место, где бы свить осиное гнездо: вот что такое наша жизнь, наше материальное состояние, наша крыша над головой, наша кухонная утварь, наше будущее, наши инвестиции в него, наши покупки к ужину, наши деньги, которых нет.

– Моя жизнь – не твоя! – громко кричу я, и крик этот поднимается из самой глубины, он исходит от маленькой меня, из моих влажных внутренностей, я чувствую, как разверзается земля, как падают деревья – вот они, обвалы и оползни, – лицо разгорелось, волосы встали дыбом, как от электричества, ноги чешутся, а там, во мне, какое-то разгневанное, гнусное создание не может больше выносить никаких сдерживающих мер.

Массимо медленно поворачивается ко мне лицом, как будто совершает нечто невозможное для себя, он с жалостью мысленно смотрит на стены, стиральную машину, мусор под раковиной, сливной бачок, который смывает только с четвертого раза, упавшее с балкона на улицу белье, колпачки от моющих средств, которые мать использует, чтобы хранить заколки и шпильки, – может, ему и меня тоже жаль.

Я выхожу из кухни, оставляю в одиночестве мать, она, как никогда, безмолвна, мой дикий крик заставил ее замолчать, иду в комнату и закрываюсь на ключ.

Почему она всегда против меня? Преграждает путь, как плотина. Почему она не хочет стать ближе? Как все остальные, точнее, как мать, о которой я мечтаю, не поцелует меня, не приласкает, не расчесывает мне волосы, не утешает, не подбадривает, только вечно осуждает и чего-то требует, унижает словами и упреками, как бы желая подчеркнуть, что всем мечтам и надеждам конец.

Она заставляет меня чувствовать себя хуже остальных, ошибкой, провалом, сломанной шестеренкой, маятником часов, который застыл на месте, – стрелки показывают шесть, хотя на дворе уже глубокая ночь; я всегда невпопад, я недоразумение; я не знаю, где и что искать, у кого спрашивать, не знаю, как выкрутиться, потому что не умею выкручиваться, я умею только ждать, пока мать все не уладит.

В памяти всплывает четкий образ: вот моя учительница итальянского сосет леденцы, – я вспоминаю запах аниса, советы по поиску работы, ведь именно этим я должна была заняться, а не терять время, бахвалиться и подражать чужой жизни, недостижимой для меня карьере, бедняжка, горемычная, без стипендии, без средств к существованию, без хитрых приемчиков – теперь есть только я, а я мало чего стою.

Я оглядываюсь вокруг и мечтаю взорваться, лопнуть с громким звуком «бум»: тетради, ксерокопии, книги, схемы, конспекты, заметки, календарные планы, числа, сроки, бланки, мое имя, вырезанное и прикрепленное к шкафу, – имя, которое мне не подходит, я ненавижу, когда его произносят вслух, – универсализм различий, риторика признания, метафизика, биополитика, мессианство, секуляризация, Левиафан, второй пол, кочевое я, скептицизм, искупление, городской порог, цветовой спектр, эгоцентрический язык, садизм, сартровская тошнота, – я снимаю все с полок, со стен, все нужно сломать, все листы вырвать, свалить на пол и растоптать.