Вода в решете. Апокриф колдуньи

Если же речь зашла о священниках, не премину заметить, что наш добрый падре Фелипе, простите эту горькую насмешку, обычаями и привычками напоминает борова, жирную, неотесанную свинью, которая вываляется в каждой луже и засунет морду в чужое корыто, а потом раздирающим визгом возвестит миру о своей боли. Да, синьор, до меня дошли слухи, что после ваших заботливых увещеваний он отрекся от прежней жизни и теперь винит в своих собственных пороках несчастную Эраклу, которая якобы хитрым колдовством, заклинаниями и отварами, что добавляла в вино или фокаччу, пробудила в нем распутство столь глубокое, что, несмотря на все усилия, посты и молитвы, не сумел он противостоять ему. Он пытается всех нас в этом убедить, как будто мы сами не видели, как он в набухших портках летал за этой бедной потаскушкой и склонял ее к греху. Эракла, как я вам ранее говорила, не отличается строгостью нравов, но никогда не прибегала к колдовским практикам, чтобы заманить свежего ухажера, в чем и сами вы, синьор, могли бы убедиться, если бы имели достаточно мужества, чтобы присмотреться повнимательнее к ее пухлому заду и сиськам, которые можно месить в руках, как тесто. Однако нужно быть очень наивным человеком, чтобы поверить, будто причиной зла в приходе были ее сросшиеся брови и бородавка на щеке, след прикосновения демона, с которым, видимо, она имела обыкновение сношаться на краю постели, лежа рядом с утомленным любовными трудами падре Фелипе. Ведь теперь этот старый козел лжет, будто она не только побуждала его к плотской похоти, но, хуже того, крала его семя и вместе с собственным телом отдавала демону. И так, утверждает он, было произведено на свет много маленьких чудовищ с головами младенцев и телами лягушек, которые, в тоске по потерянному отцу, ночами прокрадываются в монастыри и забираются в грудь монахам сего благочестивого и богобоязненного трибунала, мучая их изжогой, ночной поллюцией, а слабых прямо сживая с этого света. Впрочем, кто знает, может быть, вы, синьор, тоже видели одного из них в ночное время: ведь в каждой комнате найдется паук, ящерица или жаба, обитательница дыры под порогом или щели возле зольника, покорная помощница демона, готовая открыть ему проход, как только вы зажмурите веки.

Как странно, с каким упорством вы верите в эту чушь! Будьте уверены, вы – предмет насмешек во всех четырех деревнях, вросших в скалы Интестини, в чем вы могли бы быстро убедиться, если бы просветленные не тряслись так сильно за свою жизнь, зависящую нынче от таких вот суеверий.

А поскольку вы настаиваете на возвращении к тем лживым показаниям, что мне предъявили, я отрицаю данные под присягой свидетельства горбуна Амаури, будто я встречалась с инквизитором Рикельмо на склоне Верме, прежде чем он прибыл в наше поселение. Отрицаю, что уговорами, поцелуями и, наконец, угрозами я пыталась отговорить его от дальнейшего похода в Интестини. Это явная ложь, хотя, как я признавалась ранее, я стояла тогда на скале Верме. Но я ни словом не обменялась с вашим несчастным собратом, и если бы он только мог сейчас предстать перед вами, то и сам, несомненно, подтвердил бы мои слова. И если бы он действительно пылал столь горячей набожностью, которую вы ему приписываете, мне не удалось бы его сбить с пути чарами и никакими средствами не заставила бы я его касаться меня и целовать, что, как известно, запрещено монахам, ибо они обязаны строго воздерживаться от чувственного общения с женщинами. Ведь тела женщин являются обителью злых духов, и никогда нельзя быть уверенным в том, что кроется в изгибах и складках их рук, грудей и бедер, если невзначай ваша мысль забрела так низко. И значит, на это обвинение я могу ответить лишь смехом, потому что к греховным мыслям я могла склонить разве что того самого угольщика Амаури, старого зануду, дурака и пьянчугу, который, одурманенный вином, удовлетворяет себя дырками от сучков в общей постели на постоялом дворе. Я никак не могла соблазнить монаха в расцвете лет, к тому же, несомненно, снаряженного в дорогу многочисленными предостережениями против таких, как я.