Вода в решете. Апокриф колдуньи

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в среду восемнадцатого дня ноября месяца, в праздник Святого Скордато, отрока, в первый час рассвета, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте приказал снова привести из тайной тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом. В силу секретности расследуемых материалов она была допрошена в строгом уединении лишь рекомым Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом трибунала, в присутствии глухонемого Пелле, помощника мастера Манко.

По поручению Его Святейшества викария ей далее зачитывали данное под присягой признание брата Рикельмо и задавали соответствующие вопросы. Она отвечала охотно и пространно.

Повторяю, как я уже неоднократно говорила, мать не носила при себе никаких тайных знаков, писем или ценностей. Не помню я буханок белого хлеба, колбас, балыков или копченых окороков, которые с ее помощью пристав якобы отправлял сыну графа, чтобы его укрепить и поддержать, когда выяснилось, что ему придется терпеть свое ужасное пристанище гораздо дольше, чем изначально ожидалось. Как вы знаете, синьор, сразу после бойни на Тимори войска нашего герцога рассыпались, как пучок сена, и казалось, что люди короля Эфраима останутся в наших горах навсегда. Вроде бы в нашей деревне мало что изменилось, но мы ведь знали, что солдаты засели вокруг Интестини в своих укрепленных лагерях, а еще странствующие пастухи приносили весть о вырезанных деревнях и целых городах, которые были обращены в руины, если их ворота были открыты с промедлением, а жители недостаточно быстро покорились захватчику. Говорили также о знатных синьорах, которым пришлось расстаться со всем своим имуществом, лишь бы купить себе несколько дней жизни. Однако все это происходило где-то далеко в мире, к которому мы никогда не принадлежали.

Я ответствую, что нам было наплевать даже на алхимиков, когда они в своих грязных одеждах спускались к приставу, а он кланялся перед ними так смиренно, словно встречал самого короля. И, может быть, так оно и было, потому что бастард Ведасто рассказывал мне, что два-три раза в год он видел в замке старика с большой свитой, которая охраняла его, словно он был отлит из чистого золота. Он жил не с другими магистрами, а в северной башне, и к нему не допускались ни пристав, ни стражники. Всем приходилось делать вид, что они ничего не знают о нем, хотя вермилиане сразу же ощущали его присутствие, потому что, едва он прибывал, пристав отправлял к Интестини мулов за чистейшей рудой, не дожидаясь времени сбора урожая и приема вермилиона. И это было очень странно, рассказывал бастард Ведасто, который, как и все остальные деревенские дети, был тощим, любопытным голодранцем, поэтому однажды ночью ему удалось подняться на стену северной башни по виноградным лозам только для того, чтобы увидеть, как этот странный гость вымачивал старческое тело в чане, полном крови или, возможно, жидкого вермилиона. Сначала он напоминал высохший кожаный мешок, говорил бастард Ведасто, покрытый бесчисленными морщинами, шрамами и бородавками, но позже его тело начало как будто наливаться соком и избавляться от старческой дряблости, сглаживаться и набираться сил. Нет, синьор, старик явно не становился моложе, а только живее, и хотя я постоянно приставала с расспросами, бастард Ведасто никак не мог объяснить или описать это. Возможно, он испугался, потому что все мы тогда считали, что алхимики короля Эфраима похищают детей и забирают у них кровь для своих богомерзких зелий и отваров. Даже моя мать, обычно далекая от женских тревог и рыданий, предостерегала меня от этих странных людей в одеждах, покрытых запретными знаками, и укрывала от них моих братьев.