Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я отрицаю решительно и определенно, что незадолго до той страшной ночи, когда я увидела дракона и познала саму себя на склоне Сеполькро, старейшины напали на след графского сына, скрытый в подземных глубинах, как в могиле, и пришли просить мать оставить его на произвол собственной судьбы, пока его не выследили люди короля Эфраима. В те времена казалось, что королевское войско никогда больше не покинет наши горы, и старейшины наших четырех поселений поклялись ему повиноваться, так как слышали голос вермилиона, рвущегося из-под земли. Ведь я вам уже не раз говорила, что мы, вермилиане, всего лишь слуги драконьей руды, ей служила и моя мать, когда водила мулов по кручам Индиче. Однако она больше ничего не сделала и не стала возражать старейшинам, как утверждал этот несчастный Рикельмо, когда вермилиане случайно наткнулись на Корво в его логове и убедились, насколько сильно изменил его вермилион. Итак, синьор, ваш собрат по детской наивности поверил, что драконья кровь пожрала тело Корво так, что его кожа затвердела и заросла драконьей чешуей, приняв цвет вермилиона, как будто его раны, полученные на Тимори, все еще кровоточили. Но подлинная суть его превращения все же заключалась не в этом цвете, пусть и вызывающем страх, и не по этой причине старейшины хотели обречь его на гибель. Сначала, как писал инквизитор Рикельмо, его не собирались убивать. Они лишь желали, чтобы он умер от недостатка воды и пищи и тем самым пришел к тому состоянию, в котором неизбежно оказался бы, если бы моя мать не подняла его из ручья. Они понимали, что, посыпав его раны вермилионом, будь то из жалости или из-за опрометчивого увлечения, она исцелила его не только от смертельной немощи, но и от всех иных свойств смертной жизни. Они также понимали, что чем дольше Корво находился в Интестини, тем сильнее он отдалялся от человека, каким он когда-то был. Просветленные очень хорошо знали эту перемену, ибо видели, как свет их собственных отцов, братьев и сыновей постепенно тускнеет и бледнеет, захлебываясь в испарениях вермилиона. Инквизитор Рикельмо, хоть и закопался в своей лжи, как рак в прибрежном иле, не мог предположить, что они пытались убить Корво из желания легкой наживы или ради того, чтобы выслужиться перед Эфраимом. Нет, писал Рикельмо, их наполнило страхом превращение, произошедшее с ним, они увидели в Корво дракона, в теле которого просветленные привыкли копаться, как личинки, роющиеся в падали овцы, хотя уделом дракона является смерть совсем иного рода, нежели та, что приходит к травоядным животным. Старейшины понимали, что поступки, привитые к корню милосердия, порой дают очень горькие плоды, и посему они пришли просить мою мать не удерживать больше Корво на полпути между живыми и мертвыми. Пусть она позволит ему умереть, как было предначертано ранее. Пусть она сделает это если не ради них, то ради своих детей. Своих драконьих детей – так сказали они, по утверждению инквизитора Рикельмо, и именно эти два слова привели к великому несчастью, наступившему вскоре, потому что мать не только приказала им уйти, но и сделала гораздо, гораздо больше.

Я ответствую, что, заботясь о животных пристава, мать привыкла к ежедневному тяжкому труду; и все же, доверяя рассказам Рикельмо, вы навьючиваете на нее груза больше, чем на мулов, ходивших некогда по крутым тропам к Индиче, где каждый неосторожный шаг наращивает и вздыбливает скальные завалы, пока те с грохотом не срываются вниз, сметая все на пути. Ибо горы, мой добрый синьор, лишь в глазах народа низин прочны и непоколебимы. В действительности же они напоминают погрузившихся в сон стариков, которые трясутся и постанывают, не осознавая, что во сне они отдаляются от своих бесполезных тел, отбрасывают их в сторону, как потрескавшиеся камни, которые на дне ручья кажутся прочными и долговечными, но, если только позволить им просохнуть на траве, трескаются и осыпаются в пыль. И, может быть, не зря пастухи и смоловары с высоких пастбищ называют вершины именами драконов, хотя сейчас они, конечно, не смеют произносить их вслух, трепеща перед сим трибуналом, который уже не щадит даже деревья. Да, я честно признаю, что до меня дошла весть, что вы приказали сжечь весь лес, покрывавший склоны Сеполькро, и выкорчевать уцелевшие от пожара стволы, вероятно, в шишках и обрубках их сучьев усмотрев проказу ереси. Впрочем, отчего же вы в своей охоте на просветленных ограничиваетесь крестьянами и вермилианами, обойдя вниманием их скот, коз, мулов, кур, а также оливки, фруктовые сады и виноградные лозы и, наконец, каменные дома, летние кухни, клети и заборы? Вам хватит занятий на долгие годы, тем более что вы забыли еще и о корнях, которые врезаются в скалы глубже, чем вы сможете пробить киркой или долотом. Да, синьор, на склоне Сеполькро еще много работы. Я сказала.