Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я ответствую со всей убежденностью, что вашего собрата подвело отсутствие опыта в мирских делах, потому что недостаточно слушать множество рассказав о грехах обыденной жизни, чтобы до конца понять их. Он написал викарию, призывая его очистить наши деревни от изъедающей их гнили, но в качестве раскрытого преступления он указал не ведьмины заклинания и не еретические танцы на безлюдных полянах, а обычное убийство графского сына и матери его детей. Когда представление комедиантов подошло к концу – как следует из отчета инквизитора Рикельмо – и все жители разошлись по своим очагам, шалашам и лачугам, моя мать якобы помчалась за Корво сказать ему, чтобы в назначенное время он ждал на склоне Сеполькро. Затем она вернулась в деревню за детьми – за двумя своими сыновьями, рожденными от семени Корво. В темноте она обняла самого спокойного и уверенного мула, после чего положила в его корзины спящих детей, по одному в каждую, оставив меня одну, как она считала, опоенную зельем, в постели в комнате постоялого двора Одорико. Однако я проснулась, в силу своей предательской, бастардской природы. Я украдкой последовала за ней, а когда убедилась, что она решила меня бросить, поддалась ярости и отчаянию. Обезумевшая, я помчалась к дому моих дядей, чтобы разбудить их и рассказать о своей обиде, потому что, как вы сами когда-нибудь поймете, можно в одно мгновение разрушить себе жизнь и даже не заметить этого. Таким образом, весь план сорвался из-за глупости и зависти нелюбимого ребенка, по-кукушечьи подброшенного приставом в чужое гнездо. «Истинная природа всегда проявит себя, – написал с монашеской сдержанностью ваш собрат Рикельмо, – ибо чего еще следовало ожидать от дочери блудницы, рожденной и выкормленной для измены?»

Я ответствую, что ваш собрат, несомненно, заблуждался, так как в моем понимании блудницы честнее остальных, ибо они торгуют не истиной, а только своими телами, тогда как множество лицемерных святош, вроде вашей Мафальды, тайно желают старому мужу смерти и подают ему в вине маковый напиток, чтобы затем свободно тискаться с молодым ухажером. Поверьте моим словам, не один такой эликсир я приготовила для достойных жен вермилиан, когда они еще осмеливались заходить в мою хижину, а прелюбодеяние не казалось им слишком сильным грехом, особенно если оно совершалось тайно и для обоюдного удовольствия. Но вы предпочитаете наивно верить, что только шлюхи и их приплод пронизаны вероломством и предательством; это удобно объясняет мой поступок, когда мои дяди, вооружившись ножами, дубинками и кольями для отгона волков, что зимними ночами близко подходят к подворьям, созвали самых надежных соседей и с благословения старейшин отправились на склон Сеполькро, где моя мать должна была встретиться с любовником.

Поэтому я отрицаю выводы Рикельмо, будто я поспешила за дядями, но, испугавшись вида клинков и факелов, попыталась предупредить мать, однако было уже слишком поздно. Сын графа уже покинул укрытие, совсем как скальный червь, выползающий из своей ямы, и именно на него наткнулись мои дяди. Вид изменившегося Корво убедил их, что свершилось великое зло, и теперь они должны предотвратить нечто более страшное. Угадав намерения своих братьев, мать выбежала им навстречу и попыталась удержать их от злодеяния, а может, только отвлечь от сыновей, спрятанных в лисьей норе у поваленной сосны, хотя были они щенками дракона, а не лиса, но мои дяди схватили ее и перерезали ей горло ножом, поскольку по закону общей крови могли наказать ее за то, что она сделала.

Я понимаю, что, по словам брата Рикельмо, все происходило именно так, а дочь блудницы – коей я не являюсь! – смотрела на смерть своей благодетельницы, которую привыкла называть матерью. Она видела также, как вермилиане осквернили ее тело, распороли живот и вырвали внутренности, желая убедиться, что она не носила в своей утробе еще одно чудовище, способное выбраться из трупа на свет и зарыться в пластах вермилиона, чтобы созреть в них вместо материнского лона. Как писал ваш собрат, они не нашли в ней нового плода и не нашли ее приемной дочери, потому что Корво схватил ее на склоне Сеполькро, испуганную и подавленную размером собственной вины. Он крепко прижал ее к земле и удерживал, когда она хотела бежать и проклинать добрых вермилиан в их благочестивом труде. Он закрыл ей рот, чтобы она не привлекала убийц своим криком, потому что были еще дети, спящие в двух выстланных сеном корзинах и спрятанные в лисьей яме. Поэтому ей пришлось смотреть и слушать, как бьется его сердце, пока вермилиане убивали ее мать, а потом бегали по лесу, зажигая десятки факелов.