Водителям горных троллейбусов

С папой становится все труднее общаться. Он здесь — но как бы и не здесь. Соседи, бывшие сослуживцы, навестили его из вежливости, но повторять визит не стремятся. Мне кажется, у него окукливание на грани перехода к ангельским крыльям. Но по ночам он иногда разговаривает с Алтынай — про детство, про войну, про службу в Средней Азии. Или просит сказку. Дачка фанерная, все слышно. Иногда она ему просто детские книжки читает — из стопочки, которую мой внук здесь оставил. Что угодно готов слушать, хоть про семерых козлят. Со мной говорить не желает — начинает яриться и обвинять. В чем? А непонятно. Это я виновата в старости и болезнях, это я змея и кровопийца. Или снова бред про горные троллейбусы. А мне бы с ним посидеть, поговорить, за руку подержать. Понятно же, что человек на краю — хочется смягчить любовью и лаской. Но я и этого не могу! И только Аня врачует мое отчаяние — говорит, что нет моей вины, что это стандартный случай, она-то уж навидалась —  от таких больных всегда сильнее достается. Когда человек в , он всегда жесток именно к тем, кто рядом. А  удается держать дистанцию — видимо, какой-то предохранитель в мозгу еще функционирует. Анечка утешает тихо и ласково, будто обкладывая меня ватой, будто перевязку делая — интуитивный психотерапевт, анальгезирующий компресс.

Сейчас у нас все хрупко уравновесилось. Она бережна с ним. Он ей доверяет. Остановись, мгновение, — но уже осень на носу, а домик не утепленный. И совсем уж на меня холодом подуло, когда Алтынай запросилась в Бишкек на пару месяцев. К детям — ну что я, не понимаю, что ли… Но как-то тоскливо и страшновато. Год она со мной — как бы я этот год пережила без доброго ангела? Но лето еще длится, и пока она здесь — стараюсь выспаться впрок. Засыпаю под папино монотонно-бесконечное бормотание, будто пластинку заело:

— Откуда берет деньги рука ? Откуда берет деньги рука ? Откуда берет деньги рука ?

Золото и серебро

Моет посуду и рассказывает, как выкуривать с помощью не то муллы, не то шамана.

Верить? Не верить? Скорее, нет. Но…

Ох, осталось только посыпать голову пеплом — видимо, мне теперь только приземленная реальность по зубам, а не  не проявленное измерение.

— Поставили у нас памятник в Бишкеке, — говорит она, нежно меняя повязки. — Раньше был Ленин с рукой, все понятно, как в школе учили. А тут сделали статую — женщина с распущенным волосам, в открытый платье. Странный такойуда летит, зачем — никто не понимает. В руке что-то — а что? Ну, поставили бы мать с ребенком, в национальный костюм. А так — никто не понимает. Народ возмущается. В Оше люди вообще обиделись, не дали Ленина снимать. Так и стоит…

Трудится, как пчелка, на лету делая кучу работы, о которой я и не просила. Старается — видимо, и правда жалеет. Миксбордеры в образцовом порядке, засохший можжевельник спилен, на его месте новый цветник. Вот только с помидорами ей не удалось — непривычный климат.

— Анечка, милая, спасибо, но разве я вас еще и в садовники нанимала?

— А что, пока дедушка спит, я буду сидеть как бездельник?

Ну как не верить в ее добрые намерения? Некоторые вещи чувствуешь, что называется, животом. Дышишь рядом с человеком и ловишь волну, как он к тебе относится. Сейчас мы вместе сажаем розы. У нее прелестные руки — маленькие, нежные, почти детские. И ступни такие же. Пальчики тонкие. И аккуратный маникюр — к моему приезду, что ли, делает?

— Лариса Петровна, отдайте лопату, я сам яму выкопаю — у меня сил больше… Раз, раз — и все вас такой сад — прямо рай, вот бы сюда мою маму. А можно ее к вам в гости на следующее лето?

— Аня, да ради бога! Давайте и маму. И сами.

— Вы с ней подружитесь. Может, она с вами плакать не будет. Хотите, я скажу, что у вас в характере главный?

— А что?

— Вы боитесь кого-нибудь огорчить. Вы очень деликатный. А я грубый.

— Аня, ну какая же вы грубая! Вы наш добрый ангел!

Посуровела.

— Вы не знаете, у меня есть один плохой качество. Я жадный. Я деньги очень люблю. И золото. Вы думаете, почему золото ношу, а не серебро?

Золото — грубый, горячий, он для грубых людей. А серебро — нежный, таким как вы. Вот поеду домой, вам киргизское серебро привезу. Я уже понял, какой форма  нужен — геометрический, строгий.

Любишь золото — и люби. Твое дело, не мое. Ты же Алтынай — золотая. Золотая девочка.

— А хорошо бы стать миллионером. Знаете, такой случай у нас. Один человек, горький , попрошайка, жил в аул с названием «Плохое место». Бедный такой, куча детей — и вдруг ему наследство. Какой-то родственник клал маленький сумма в швейцарский банк. В 1946 году, на 50 лет, и там указание — вручить десятому внуку. Это в девяносто шестом, значит. А он как раз десятый. И вот приезжали к нему люди из Швейцарии, все в костюмах, на черных лимузинах. И тот  стал миллионер, теперь почетный гость на все свадьбы и похороны. Я вот только не понял, почему чиновники деньги отдали, себе не оставили. Швейцарцы, что ли, наблюдали?