Водная пирамида

Стамбульская звезда его молодости с мечтами отвезти семью на восток с течением времени угасла. Осталось страстное желание Отца и семьи не потерять связь с Озером. Но путь угрей на север, к морям, благодаря которым был возможен исход с желанным возвращением, оказался под угрозой. Отцу было ясно, что сталинизм, в эйфории победы над фашизмом, в первые годы не показал на Балканах свою истинную волчью сущность, хотя здесь было много приспособленцев — волков, готовых его увековечить.

Стрелка отцовской души-компаса после долгого колебания на какой-то период остановилась, показывая направление на северо-запад, если, конечно, там еще существовал путь угрей. В противном случае, нужно было искать исход с Балкан, следуя по течению другой реки. Новые события между тем предоставили Отцу возможность уехать из города у Озера. Страна, образовавшаяся после войны, в которой Отец оставался какое-то время эмигрантом, дала ему две родины: одна из них называлась Народная Республика Македония, другая — Федеративная Народная Республика Югославия.

После ссоры между Тито и Сталиным Отец окончательно утратил гражданство родной Албании, которая отождествила себя со сталинизмом почти до самоуничтожения. Еще недавно практически не существовавшая граница между Албанией и Югославией после экстаза победы стала одной из самых строгих и трудно преодолимых границ в Европе. Отцу, размышлявшему об этом, фатальным казалось то, что река, вытекающая из Озера, миновала границу и оказывалась в его родной стране, где царил сталинизм. Он боялся, помня предсказание Игоря Лозинского, как бы сталинизм сначала там не прервал путь угрей в поисках новых источников энергии и света для нового человека.

Втайне Отец надеялся, что все как-то решится само собой, тихо и мирно. В этой надежде его укрепляла борьба Цветана Горского по спасению угрей, которую тот вел, выполняя завет Игоря Лозинского. Находясь под воздействием краткой, но значимой для него дружбы с Лозинским, Отец продолжал встречаться с Цветаном Горским, который в те трудные времена старался сохранить наследие Игоря Лозинского — открыть музей, борясь за осуществление идей своего учителя. Но и Горский не был уверен, к чему в сталинское время может привести такая борьба. Он мог легко лишиться головы, и тогда огромная коллекция животного мира Озера осталась бы бесхозной.

Отец тем временем ждал последнего сигнала к тому, уехать ему или нет из города на истоке реки из Озера. Его решение зависело от исхода важной битвы, которую вел с властями Цветан Горский относительно судьбы пути угрей. Да и при принятии окончательного решения надо было помнить о семье, о Матери и детях. Мама была вечным сейсмографом, регистрирующим изменение балканского рельефа отцовских мечтаний. Хотя ей было нелегко, она с невиданной терпеливостью и почтением слушала Отца, впитывая душой и разумом его идеи. Прекрасно чувствуя его сомнения, она вбирала в себя все, что только могла от него перенять, чтобы сохранить, расширить, проверить и дополнить в себе значение несказанного, тишины между ними. Ее душа была словно слита с его душой воедино. Между ними существовала невидимая нить — переход из одной души в другую. Этой нитью была их любовь, которая давала им силы выстоять и защитить семью от превратностей коварной судьбы.

Часть вторая

21

Ягулче^[1] Дримский, кто знает, почему его стали называть Ягулче: потому ли, что еще в пеленках извивался угрем, пытаясь освободиться из них и встать, сразу своими ногами пойти по жизни, или потому, что его крестный имел на то, чтобы дать ему такое имя, какую-то собственную причину, которую держал в секрете, — это осталось неясным навсегда!

Как бы то ни было, Ягулче звался Ягулче, и он привык к этому имени, А имя, чем взрослее он становился, подходило ему все больше и больше. Через все жизненные трудности, большие или маленькие, еще с детских лет он как-то проскальзывал, успешно продвигаясь вперед. Как ему это удавалось, никто не знал. Он всегда оставался верным своему имени. Ягулче Дримский ловко приспособился к временам болгарского, итальянского, немецкого фашизма, увильнул от проблем и при сталинизме. Он всегда соответствовал своему имени.

Когда взошло солнце свободы на приозерной земле, ему и тогда не стало хуже, не лез он на яркий солнечный свет, но был где-то рядом, вел себя так, чтобы не остаться совсем не замеченным, но и не высовывался сверх меры. Был ни в тени, ни на солнце. И уж никак не был в первых рядах борцов с фашизмом. Когда же победили коммунисты, сначала он поклялся на верность Сталину, а потом и тем, кто храбро вытеснил из людских голов русского Вождя народов. Хотел он того или нет, Ягулче Дримский стал героем нового времени.

Он давно подумывал о том, чтобы, как только наступит свобода, поменять себе имя. Ягулче, эх, Ягулче, размышлял он, нет, с таким именем ему не будут верить! Будут подозревать в его намерениях недоброе. Так и останется он сомнительным и скользким, неискренним…