Водопад

Вернувшись в квартиру, Ребус немного постоял в коридоре, прислушиваясь к затихающим внизу шагам, потом отправился в гостиную и, встав у окна, приподнялся на цыпочки и изогнул шею, чтобы увидеть, как она выйдет из подъезда. Снизу до него донеслось слабое эхо захлопнувшейся двери. Шивон ушла. Она приходила о чем-то его попросить, а он ее оттолкнул. Но как объяснить ей, что он не мог поступить иначе? Не мог, потому что не хотел, чтобы потом ей стало больно, как в свое время было больно всем, кого он когда-либо подпускал достаточно близко. Как объяснить ей, что она должна учиться на своих, а не на его ошибках и что только после этого она сможет стать хорошим полицейским – и хорошим человеком, если на то пошло?…

Отвернувшись от окна, Ребус всмотрелся в полутьму большой комнаты. Они были здесь – полупрозрачные, бестелесные, но вполне различимые. Призраки. Люди, которым он когда-то причинил боль и которые сделали больно ему; те, кто страдал и умер не в свой срок. Что ж, осталось недолго: быть может, через две недели он сумеет избавиться от них раз и навсегда. Он знал, что телефон больше не зазвонит и что Эллен Уайли не придет его навестить. Они понимали друг друга достаточно хорошо и не нуждались в объяснениях. Может, когда-нибудь в будущем они встретятся и поговорят обо всем, что случилось, а может быть, и нет. Не исключено, что Эллен вовсе не захочет с ним разговаривать – ведь он лишил ее возможности самой принять решение, а она… она позволила ему это сделать. В очередной раз она не потерпела поражения, но и не одержала победы – и все из-за него, из-за Ребуса. Интересно, задумался он, останется ли Эллен послушной марионеткой Стива Холли или сумеет вырваться? Должно быть, все будет зависеть от того, насколько крепко репортер сумеет привязать ее к себе.

Ребус отправился на кухню и вылил в раковину остатки чая из обеих чашек. Потом он взял чистый стакан, налил в него на два пальца солодового виски и достал из буфета бутылку ИПА. В гостиной Ребус опустился в свое любимое кресло у окна, взял ручку, достал из кармана блокнот и – как помнил – набросал на листе последнюю загадку Сфинкса.

Утро Джин Берчилл состояло из нескольких деловых встреч и одного довольно нервного совещания по вопросам финансирования научной программы музея, в ходе которого одна из ее коллег вышла, демонстративно хлопнув дверью, а другая едва не разрыдалась. В результате к обеду она чувствовала себя выжатой как лимон. В довершение всего от духоты в кабинете у нее разболелась голова. Стив Холли оставил для нее целых два сообщения, и она была уверена, что стоит ей устроиться за своим столом с чашкой чаю и бутербродом, как телефон вновь зазвонит. Именно поэтому она вышла на улицу и присоединилась к толпе рабочих, выпущенных из своего индустриального плена ровно на столько времени, сколько хватило бы, чтобы отстоять очередь за мясными пирожками или запеченными в тесте сосисками. Шотландцы по-прежнему опережали другие народы по уровню кариеса и сердечных заболеваний, что было прямым следствием национальной диеты, в коей преобладали насыщенные жиры, сахар и соль. Интересно, подумала сейчас Джин, что заставляет шотландцев отдавать предпочтение полуфабрикатам, сладостям, чипсам и газировке: климат или что-то более серьезное, коренящееся в национальном характере? Сама Джин решила не идти на поводу у большинства и купила свежие фрукты и пакет апельсинового сока. Держа покупки в руках, она не торопясь двинулась по эстакаде Саут-бридж, которая, казалось, целиком состояла из магазинов готового платья и дешевых забегаловок, где продавали навынос все те же горячие закуски. Проезжая часть была забита автобусами и грузовиками, ожидавшими, когда на светофоре у церкви Трон-керк зажжется зеленый сигнал. Кое-где в подворотнях и на ступеньках сидели оборванные нищие, равнодушно глядевшие на ноги прохожих.

На перекрестке Джин остановилась и посмотрела направо и налево вдоль Хай-стрит, пытаясь представить, как выглядела эта улица до того, как была проложена Принсес-стрит и началось строительство Нью-Тауна. Крики торговцев, расхваливающих свой товар, темные и грязные лавчонки, полосатая будка сборщика подорожной пошлины и ворота, закрывавшиеся с наступлением темноты и до утра запиравшие город в самом себе… Интересно, подумала Джин, если бы человек из 1770 года каким-то чудом попал на сегодняшнюю Хай-стрит, узнал бы он свой родной город? Почему-то ей казалось, что да, узнал. Конечно, автомобили, электрические фонари и прочие приметы XX века потрясли бы его до глубины души, но не они были главным. Главным было ощущение, а оно осталось прежним, несмотря на прошедшие столетия.