Водораздел

Хилиппа тотчас же сообщил о случившемся волостному старшине, тот доложил в Кемь. Вскоре в Пирттиярви прибыл становой, чтобы произвести следствие по делу о краже со взломом, как говорилось в донесении волостного старшины. Станового пристава сопровождал урядник с саблей на боку, в белой форменной фуражке. Сперва становой и урядник побывали у Хилиппы, расспросили его, кто взломал дверь амбара и кто брал зерно. Потом они осмотрели лом, которым Поавила сбил замок, и лишь после этого пошли к нему самому.

Поавила знал, что его арестуют. Он ничего не сказал, когда пришли становой и урядник и объявили ему об этом. Резанув болью по сердцу, звякнули наручники.

— Антихристы, греха не боитесь! — кричала с печки Мавра, грозя своим посохом. Сыну от нее тоже досталось: — Достукался! Вино к добру не приводит…

Хуоти молчал. Доариэ утирала глаза подолом сарафана.

Поавила тяжело поднялся с лавки и еле слышно пот прощался с семьей:

— Ну, будьте здоровы…

Доариэ побелела, прислонилась к печи. Хуоти бросился к ней.

X

Прошло рождество и день стал прибывать. Но небо еще много недель оставалось серым и неподвижным, словно тучи, слившись вместе, так и застыли навсегда. В конце января раза два выглядывало холодное солнце. Поглядев на занесенные снегом озера, леса и избы, оно быстро, словно испугавшись трескучего мороза, скрылось за горизонтом. Лишь в марте небо прояснилось и снова выплыло долгожданное солнце. Светило оно теперь так ярко, что резало глаза, и даже чуть-чуть пригревало. Снег на открытых местах стал оседать, и улицы в деревне потемнели.

В начале апреля зазвенела капель, но ночью морозило, светила холодная луна. Казалось, она вступила в спор с горячим солнцем и теперь торжествующе усмехалась: «Ну, кто кого!» Снег, таявший днем на солнце, за ночь так сковывало морозом, что утром по твердому насту можно было проехать на лошади с огромным возом бревен. Но день ото дня месяц все больше шел на убыль, и к середине апреля от него остался лишь тоненький серп. Потом и он пропал. Одержав верх, солнце первым делом согнало снег со склонов и полей, обращенных к югу, а потом его лучи пробились и в лесные чащи и сбросили снеговые шапки с бородатых елей. На земле, под деревьями, снег тоже стал рыхлым, быстро таял, и вот уже говорливые ручьи побежали к рекам, все еще скованным льдом. Вскоре вскрылись и реки.

Колханки была вся свободна ото льда. Разлившиеся воды ее, с шумом проходя через пороги, стремительно текли на восток, унося с собой тысячи бревен, которые сперва попадут на вольные воды Куйтти, а оттуда дальше вниз по реке Кеми на Попов-остров, где их ждут острые зубья пил лесозавода Суркова.

— Эй, гляди, не промочи штаны! — крикнул кто-то с берега сплавщику, который, стоя на одном бревне, стремительно несся вниз по порогу.

— Ничего! — донеслось в ответ по-русски.

Зимой в лесу вальщиками и возчиками работали местные карелы. Так повелось с тех пор, как лесопромышленник Сурков начал рубить лес за Верхним Куйтти. А весной на сплаве не менее половины рабочих составляли русские, пришедшие с далекого побережья Белого моря, или «нижнеземельцы», как называли живших в низовье Кеми обрусевших карелов. Правда, в последние годы положение изменилось. Частые недороды, непосильные налоги, кулацкое засилье гнали карельских крестьян на сплав. Этой весной на Колханки подалось немало молодежи из местных деревень. Иво тоже отправился и взял с собой Хуоти.

Хуоти работал на сплаве уже вторую неделю и знал всех сплавщиков. А больше всех он уважал Федора Никаноровича Соболева — за то, что тот был самым отважным, самым искусным сплавщиком на всей сплавной реке. Хуоти слышал, что дядя Федя спускался на одном бревне по кемским порогам, а на Кеми пороги куда опаснее, чем на Колханки.

Федор Никанорович Соболев пользовался на Колханки общим уважением. Было в Соболеве что-то такое, что влекло к нему окружающих. И хотя он был немногим старше своих товарищей, его уважительно называли дядей Федей. Уважали его, конечно, не за возраст, а за то, что он во всем был первым. Первым по своей удали на порожистой реке, первым, когда надо было дать отпор обнаглевшему приказчику и выступить в защиту товарищей. Когда останавливались в какой-нибудь деревне и кружили девчат в танце, он тоже лицом в грязь не ударял. А уж если начинали рассказывать анекдоты и разные забавные истории, тут он был просто мастер. Один рассказ дяди Феди произвел на Хуоти особенное впечатление.

Однажды сплавщики, мокрые и усталые, собравшись после ужина у костра, вели беседу о том о сем, и дядя Федя вдруг начал рассказывать о Екатерине Второй.

— Была когда-то в России царица по имени Екатерина, — начал он, и мужики приготовились услышать еще один смешной анекдот о Екатерине Второй, которых много ходило в народе.

Но Федор Никанорович рассказал на этот раз не анекдот.