Водоворот

Северин зло усмехается, хлещет быков кнутом, и арба со скрипом движется дальше.

— Выбрасывай, брат, да только на мягкое, чтобы не ушиблись,— кричит вслед Гнату Латочка.

Но Гнат не расслышал последних слов и поскакал дальше. Он должен был проверить еще медпункт и школу. Сначала он заехал в медпункт. Старенький фельдшер в белом халате с рыжими пятнами на полах стоял на заднем крыльце и кормил кур. Увидев Гната, он высыпал на землю просо и крикнул кому-то в хату:

— Так на что же жалуетесь?

— Режет меня и печет в боку,— отозвался из хаты старческий голос.— Так мучаюсь, голубчик, что хоть ложись да помирай.

Гнат зашел в горницу и увидел на стуле старую бабку с желтым лицом. У ее ног стояла корзинка, в которой шевелилась связанная курица.

— Взятка? — строго насупил брови Гнат и показал ногой на корзинку.

— Какая взятка, голубчик? На базаре купила.

— Так рано управилась?

— Ранехонько встала, вот и управилась.

Гнат полез в корзинку, вытащил оттуда притихшую курицу и кусочек масла, завернутый в тряпку, люто сверкнул глазами на фельдшера:

— Это ты так трудящихся лечишь? Земскую больницу открыл? Ну, я с тобой поговорю… Живо отучу.

Гнат кладет курицу и масло в корзинку и выводит бабку из хаты.

Из медпункта Гнат заезжает в школу. Он застает учительницу в классе с кипой тетрадей под мышкой и, оглядев класс, спрашивает:

— Ну, как тут у вас? Перегибов нет?

— Нет, все хорошо.

— Этот ваш новый учитель не говорит, что Махно был революционер?

— Нет, такого он не говорит,— улыбается учительница.

— Смотри же…

— Я хотела вас спросить: как с ремонтом школы?

— Жду решения…

Объезд села никогда не проходит без приключений. Случилось происшествие и на этот раз. Проезжая мимо хаты Ганны Ляшенко, Гнат заметил, что у нее все еще топится печь. Это удивило его, так как шел уже двенадцатый час, в это время все должны быть на работе, а у нее дым из трубы валит. Привязав коня к воротам, Гнат вошел в хату. Ганна, румяная и белолицая, ловко орудовала деревянной лопатой, сажая в печь хлеб; на голые локти налипло тесто. Гнат набрал глиняной кружкой воды из ведра, с жадностью осушил ее и спросил:

— Ты почему не на работе?

— Видишь, хлеб пеку.

— А работа на поле пускай сама делается? — повысил голос Гнат.

— Не кричи. Ты не в лесу.

— Я председатель сельсовета и имею право требовать порядка.

В соседней комнате кто-то двинул стулом, и через порог переступил Влас Хомутенко.

— А ты чего здесь? — накинулся на него Гнат.

— Пришел написать письмо тетке Ганне и удивляюсь вашему поведению. Ворвались в хату, кричите. Вы не умеете говорить с людьми спокойно?

— А-а-а, студент? Вытурили из университета, так ты, знаешь-понимаешь, письмишки пописываешь? Сколько ж тебе за это платят?

— Мне платят не деньгами, а благодарностью. А вот вам, верно, только деньгами?

— Тебя не спросили, сопляк,— огрызнулся Гнат и снова обратился к Ганне: — Так пойдешь ты на работу или нет?

— Посажу хлеб, тогда пойду.

— Вот как! Значит, для тебя мое слово не авторитет?

Зеленоватые глаза Гната загорелись гневом, он заметался по хате, схватил с лавки ведро и стал заливать огонь в печи.

— Что вы делаете? — бросился к нему Влас.— Какое вы имеете право так нагло своевольничать в доме честной колхозницы?

— Отойди, студент!

Влас побледнел, голос его дрожал и срывался.

— Вы нарушаете законность и конституцию.

— Что? — закричал Гнат.— Вон! Я здесь закон. Я — конституция.— Он схватил Власа за пиджачок, толкнул его к стене и, хлопнув дверьми, выбежал во двор. Страшный, красный, дико сверкая глазами, Гнат вскочил на коня и помчался галопом по селу. «Я тебе покажу, сопляк,— злобно шептал он.— Я тебе составлю характеристику».

«Ик-ик, ик-ик»,— екала селезенка у жеребца, темные бока покрылись мылом, с губ хлопьями слетала пена. Проскочили мост, промчались мимо сельсовета. Черными лентами убегали назад плетни, хлевы, ворота; дрогнули, словно крылья у мотылька, чьи-то ставни, промелькнули тополя, вербы, акации. Вылетели в поле. Разматываясь, забелел впереди легкий свиток дороги. Гната трясло, сердце бешено колотилось, злость распирала грудь. «Мне указывать? Мне возражать? Не дождешься!» — бормотал он, все сильнее подхлестывая коня, хотя тот и так мчался вовсю.

Уже видны луга, вода в Ташани блестит, как зеркало, на берегу бродят чьи-то кони, по свежей траве стелется дым, на зеленом раздолье грязными пятнами — шатры.

«Что? Цыгане? На территории моего сельсовета? Кто позволил?» И вот скачет конь по лугу, топчет копытами траву, сок из нее так и брызжет.