Водоворот

«Ищи теперь виноватого»,— усмехнулся Дорош, выбрасывая вилами навоз. В коровник вошел Павло Гречаный. Рыжая шапка на затылке, к босым ногам привязаны веревками старые галоши. Некоторое время он молча рассматривал коровник с таким видом, будто попал в незнакомую пустыню, потом сказал:

— Гр-ас-ты! — что означало «здравствуйте». Снял с плеч вилы и так налег на них, что они ушли в навоз по рукоятку. Вскоре он набросал такую кучу, что загородил выход. Дорош же быстро уставал и часто останавливался, чтобы вытереть с шеи и со лба пот,— гимнастерка и рубашка уже промокли на спине и под мышками. Он, не скрывая восхищения, любовался необыкновенной силой Павла, удивляясь тому, как легко, будто шутя, он выполняет тяжелую работу. Близость его словно прибавляла силы и самому Дорошу, и он снова принимался за дело.

В полдень на колхозном дворе появился Гнат. Шел, постегивая прутиком по сапогам; золотой зуб горел на солнце.

— Что это ты не на жеребце, а пешком? — насмешливо спросил его Оксен.

— Кузьма подковать повел.— Гнат помолчал, прищурился, насвистывая сквозь зубы, наконец спросил: — Оксен, ты, знаешь-понимаешь, скажи мне: на каком основании без моего разрешения незнакомых людей ночевать пускаешь? Тебе известно, кто он такой?

— Да. А если тебе неизвестно — пойди в коровник и спроси. Он тебе сам расскажет.

— Ты его уже на работу принял? А документы, а характеристика? Ну ничего, я сейчас проверю, что это за птица. Так, говоришь, он в коровнике? Гм. Хорошо. Я сейчас с ним поговорю.

И Гнат, насвистывая, направился к коровнику.

Дорош как раз набросал полную тачку навоза и стоял спиной к двери, когда пришел Гнат. По выражению Кузькиного лица он сразу понял, что появился кто-то из сельского или районного начальства. Дорош оглянулся и, увидев Гната, его самодовольную позу, догадался, что это и есть председатель сельсовета Гнат Рева, о котором ему говорили еще в районе.

— Кто тут Дорош? — строго спросил Гнат и остановил взгляд на Дороше, прекрасно зная, что это и есть тот, кто ему нужен.

— Я,— ответил Дорош и оперся на вилы.

— Предъявите документы.

— А ты кто такой?

— Прошу не тыкать. Я — председатель сельсовета.

— Ну и что же?

— Сказано — документы давай.

Гнат подозрительно посмотрел на очки Дороша, смерил его взглядом с ног до головы.

Дорош холодно взглянул на Гната.

— Вот что, председатель, если ты интересуешься моей персоной, то поезжай в район, расспроси, там тебе все обо мне расскажут, а документов я тебе не покажу — ты не милиция.

— Так ты хочешь, чтобы я ее сейчас же вызвал? — побагровел Гнат и шагнул было вперед.

— Э, куда? — испуганно крикнул Дорош.— Не ходите, товарищ председатель, хромовые сапоги навозом испачкаете.

Гнат, озадаченный, растерялся и отступил назад, но потом понял: Дорош не только не боится его, но еще и насмехается. «Кто его знает, что он за птица»,— подумал он опасливо. Павло даже присел от смеха и, хлопая себя ладонями по коленям, закричал:

— А что, Гнат, получил гривенник сдачи?

Гнат, насупившись, молча вышел из коровника.

11

Оксен проводил заседание правления по-своему. Присутствовали обычно не только члены правления, а все, кто хотел прийти, так что на заседании сидели и скотники, и птичницы, и конюхи, и бригадиры, и все желающие. Даже с хуторов приходили — послушать, о чем будут говорить. Располагались поближе к дверям, разматывали длинные, как торбы, кисеты и молча дымили страшным самосадом, иногда вставляя слово, когда речь заходила о хуторских новостях. Если разговор их не касался — молчали; когда молчанка надоедала — начинали говорить шепотом о разных хозяйственных делах: вот носил продавать поросенка, да не продал — мало давали (поросенок при этих словах тихо похрюкивал в мешке, лежавшем тут же в углу), или предсказывали погоду: мол, проклятущий петух, все торчит на плетне, да так поет, что сразу видать — к засухе.

Так было и на этот раз, и когда Дорош, войдя в контору, увидел столько народа, он удивился: что тут происходит — заседание правления или общее собрание? Он сел в угол на лавку и наклонил голову, чтобы не привлекать к себе внимания, но колхозники уже заметили его, показывали на него друг другу, тихонько перешептываясь. Дорош смутился и еще ниже опустил голову, но тут Оксен сказал громко, что это новый заведующий фермой, товарищ Дорош. Теперь уже все повернулись к нему, и Дорош почувствовал, что краснеет.

Оксен продолжал совещание, которое больше напоминало посиделки, чем деловое собрание. Протокола никто не вел, выступающие перебивали друг друга, поднялся такой шум, что трудно было понять, кто о чем говорит.

Обсуждался ход посевных работ. Сев затягивался. Некоторые сваливали всю вину на МТС. Бригадир тракторной бригады Чугай бил себя кулаком в грудь:

— Брехня. Трактора весенний сев не затягивали. Это вы сами его затянули.

— А кто на Радковщине поле испортил, огрех на огрехе?! Не твоя бригада?

— Верно! Крой его!

— Дайте Охриму высказаться. Он расскажет, как во Власовку в церковь ездил.

— А ты чего зубы скалишь? Тут о деле говорят.