Водоворот

Синяя волна снова подкатывается к мосткам, ледяным языком лижет сердце Орыси.

— Что ж, любит он тебя, или так… балуется?

— Не знаю, я его не спрашивала.

Лукерка выполоскала белье и теперь стирает всякую мелочь: занавески, рушники, и вдруг — будто от черной молнии пошатнулась Орыся. Обыкновенный носовой платок, обшитый по краям красными нитками, а в углу вышиты две кисти красной калины и под ними две буквы: «Т. О.».

…В начале зимы в хате-читальне веселилась молодежь. Слепой Виктор играл на гармошке. Денис на бубне. Орыся танцевала со своей подружкой Ганнусей, потом с сельскими хлопцами, потом с хуторскими, была радостная, взволнованная, часто смеялась беспричинно, как смеются молодые девчата, когда кто-нибудь пощекочет их под мышками, исподлобья стреляла в хлопцев блестящими глазами, щипала девчат — резвилась, не умея сдержать буйно расцветшую девичью силу. Вдруг почувствовала, что кто-то крепко схватил ее за руку. Оборвав смех, оглянулась и увидела Тимка — он обжигал ее горячим взглядом. Орыся улыбнулась стыдливо и немного растерянно, слабо дернула руку, чтобы вырваться, и вдруг, сама не зная почему, покраснела так, что слезы выступили на глазах. И тут случилось то, чего никогда не было раньше, когда она хохотала хлопцам в лицо, смеясь над их ухаживаниями: впервые она опустила перед парнем глаза и со сладкой истомой во всем теле почувствовала, как из его руки переливается в нее что-то горячее, волнующее, от чего замирает, сжимается в счастливой боли сердце.

— Идем танцевать,— сказал он, дохнув ей в лицо запахом табака и жареных семечек, и, не дожидаясь согласия, властно потащил ее в круг. Она положила руку ему на плечо и стала кружиться, но уже не так, как раньше, когда танцевала с другими хлопцами. Тимко держал ее крепко, бесцеремонно. Она не противилась, только ей стало жарко, тело и лицо ее пылали; гармошка и бубен гудели, от бешеной пляски в голове помутилось. Орыся пошатнулась и чуть не упала. Тимко поддержал ее, ослепляя белозубой улыбкой.

— Что это ты, девка, гривенники собираешь? — засмеялся он и еще сильнее закружил в танце.

Орысю опять бросило в жар. Она вынула платочек, чтобы вытереть лоб, но Тимко выхватил его и спрятал в карман, Орыся пыталась отнять платочек, но напрасно. Тимко не отдавал.

Потом они вместе пошли домой. На Ташани синел лед, трещал и лопался от мороза, ветер слизывал с него снежок, засыпал глаза; из-за Беевой горы красным шаром выкатывалась луна, осыпая искрами белые просторы. Припорошенные снегом стояли хаты, меж плетнями, через всю улицу, легла голубая тень. Остановились в укромном уголке, возле чьего-то хлева. Тимко обнял Орысю и поцеловал. Это был первый поцелуй в ее жизни. Он морозом прошел по телу и горячей волной захлестнул сердце.

И этот платочек теперь Орыся увидела в руках другой.

— Дай сюда платок,— глухо сказала она, сверкнув глазами.

— А зачем он тебе? — отстранилась Лукерка.

Тогда Орыся прыгнула, как дикая кошка, вцепилась Лукерке в волосы.

— Тимка захотела? Тимка? — приговаривала она, тяжело дыша и дергая за волосы соперницу.— Так и знай: увижу еще раз с Тимком — глаза кислотой выжгу. Своих хлопцев мало, к нашим лезешь?

Ссору прекратила жена Охрима — Федора, искавшая в прибрежных кустах теленка.

— Стыд, срам какой! — отчитывала она их, размахивая прутом.— А ну, хватит, а то сейчас взгрею!

— А ты откуда такая взялась? — подбоченилась Орыся и воинственно повела плечами.— Видно, забыла, как сама из-за своего дохлого Охрима людям окна била?

— Язык бы у тебя отсох за такую брехню!.. Замолчи, а то возьму за хвост да перекину через мост.

— Завидно, да? — продолжала Орыся.— Так посиди на золе, остынешь немного.

Дома мать ужаснулась, увидев пылающее, исцарапанное лицо дочки.

— Волк за тобой гнался, что ли? — допытывалась она.

— Нет, волчица,— криво усмехнулась Орыся.— Я убегала от нее лозняком, вот и оцарапалась.

Больше она не сказала ни слова и, взвалив на плечо мокрое белье, пошла развешивать его во двор.

14

В селе ахнули, когда узнали, что Павло Гречаный работает на ферме. «Да ведь у него сроду коровьего хвоста в хозяйстве не было,— дивились люди.— Он не знает, как корове сечки нарезать. Комедия».

Удивлялся и Оксен просьбе Дороша отпустить Павла работать на ферму.

— Ну что ты в нем нашел? Его руки только для лопаты годятся…

— Нет, отпусти его мне. Сделай милость,— настаивал Дорош.

— Ну, если тебе так уж приспичило, бери. Только предупреждаю: запаришься с такими работничками. Павло будет спать день и ночь, Кузька — языком трепать… Натурально.

— Ничего. Это уж моя забота. А к тебе просьба: купи дояркам халаты да резиновые сапоги. Обносились совсем. Ты наш каптенармус, и не жалей для солдат обмундирования.

— Гм. Это ты что-то новое придумал. А где ж я для такой роскоши денег возьму? Из своего кармана?

— Почему из своего? Из артельного.

— У нас не шахта и не завод, чтобы спецовки покупать.

— Потряси, потряси мошной. Вчера говорил, что душу отдашь за колхозника. А мы души не просим. Дай нам немного деньжонок.