Воды Дивных Островов

Все остальные поднялись со своих мест, а после, вооружившись, повели с собой облачённую в царственные одежды девушку по милым улицам, с каждой из которых видны были высокие горы, укрытые вуалью сосновых боров. Оставив всё родное, она уходила, чтобы стать венценосной владычицей в чужом мраморном дворце, подножия стен которого вырастают из волн изменчивого моря. Гизелла не могла, не смела думать; она боялась, что, обратившись к раздумьям, проклянёт свою красоту, проклянёт любовь вместе с Сиуром, понимая его правоту… Она боялась, что проклянёт самого Бога.

И потому изгнала, наконец, из головы все мысли, переступив все свои чувства, забыв о счастливом прошлом, отказавшись от каких бы то ни было надежд на будущее. И всё же, оставляя город под взглядами сосредоточенных и опечаленных мужчин, под женские рыдания, она обернулась однажды, невольно – словно какое-то бездушное создание, протянув руки к городу, в котором родилась, где жизнь с каждым днём приносила ей всё новые и новые радости и где впервые ощутила на своих плечах полные застенчивости руки.

Повернувшись спиной к родине, она принялась в холодной и рассудительной манере размышлять о том, зачем ей такая печаль, как бывало и прежде, когда ей досаждала какая-нибудь ерунда; о том, как вообще возможно выжить, испытывая подобную боль… Она усомнилась в том, что великая скорбь приносит горшую муку, чем маленькие печали; ей казалось, что при большом благородстве боль не острей, но продолжительней.

На половине пути к лагерю врага Гизеллу встретили слуги короля и расстелили перед ней золотую ткань, прикрывшую почву, на которой ещё недавно бушевало отчаянное сражение, – чтобы она не прикоснулась к оружию своих павших соотечественников и останкам этих храбрецов.

Так, посреди пения труб, они явились к шатру короля, который, стоя у входа, приветствовал свою будущую невесту – благородный муж, любезный сердцем и добрый взглядом. Когда она подошла ближе, к лицу его прилила алая кровь, и, более не оглядываясь, она склонилась перед ним до земли… Она стала бы на колени, но король обнял и поцеловал её, и лицо Гизеллы утратило бледность, а с восторгом глядевший на неё король не заметил печати, оставленной на лице девушки скорбью, столь явной для собственного её народа.

Трубы запели снова, соединившись в общем порыве, от которого затрепетал и сам воздух, а солдаты и лорды дружно вскричали:

– Ура Гизелле, Королеве-Примирительнице!

* * *

– Пойдем, Гарольд, – сказал прекрасный золотоволосый мальчишка, обращаясь к другому, своему младшему брату. – Пошли, а Роберт пусть останется у наковальни. Пойдём покажем нашей благородной матушке эту прекрасную вещь. Милый оружейник, прощай.

– Значит, вы к королеве? – спросил оружейный мастер.

– Да, – ответил мальчик, с восторгом глядя в полное рвения мужественное лицо.

– Подожди, дай-ка ещё погляжу на тебя; ты так похож на одну девушку, которую давным-давно я любил у себя на родине. Побудь здесь ещё немного, пока твой брат не соберётся идти вместе с тобой.

– Хорошо, я останусь и обдумаю то, что ты говорил мне… Похоже, мне придётся впредь думать только об этом… до конца дней своих.

Мальчик сел на старую расплющенную наковальню, и ясные глаза его словно бы заглянули в некую страну мечтаний. Благородное видение парило перед ним: окружённый братьями и друзьями, он сидел на престоле, справедливейший из земных королей, окружённый любовью самого преданного из всех народов. Он принимал посланников стран, вновь обретших некогда несправедливо утраченную независимость… И повсюду царили любовь и мир, правосудие и справедливость.

Увы! Он не знал, что столь долго задерживавшемуся отмщению должно было совершиться при его жизни; не знал и того, как трудно восстановить то, что складывалось век от века, а не за несколько лет. И всё же жизнь ещё была доброй, хотя и не столь прекрасной, как в мечте.

Наконец от мечтаний его отвлёк брат-близнец Роберт:

– Ну а теперь, братец Свенд, мы действительно готовы, смотри! Только сперва стань на колени, ведь теперь я – епископ.

И, потянув брата на колени, он надел ему на голову железный венец – ещё великоватый для Свенда, фантастический узор его Роберт придумал сам, сам и выковал, и сейчас только что достал из воды эту корону – уже прохладную и ещё мокрую.

Увидев скособочившийся на голове Свенда венец и огромные капли, подобием слёз стекавшие на лоб и щёки брата, Роберт и Харальд громко расхохотались. Свенд же, поднявшись, выровнял корону на голове и, смахнув в обе стороны капли, поймал брата за руку и спросил:

– Можно я оставлю корону себе, Роберт? Когда-нибудь я буду носить её.

– Ладно, – ответил брат, – только это ерундовая вещица; пусть лучше Сиур бросит её в печь и выкует рукоять для меча.

С этим они и отправились, Свенд держал корону в руке, но Сиур остановил их:

– Назначаю тебе цену за мой кинжал, принц Свенд, – как ты и хотел поначалу, – негоже отдавать подобную вещь задаром.

– И какую же? – бросил Свенд, пожалуй что резковато, ибо решил, что Сиур хочет забрать назад своё обещание, совершая, в общем-то, некрасивый поступок.