Воды слонам!

— Нет, — говорю я, — то есть не совсем.

— Это он скромничает, — говорит Август. — Пит! Эй, Пит!

Группа рабочих приделывает к вагону для перевозки лошадей сходни с бортиками. На зов откликается высокий темноволосый рабочий:

— Да, шеф?

— Выгрузи-ка остальных лошадок и приведи нам Серебряного, а?

— Будет сделано.

Выведя одиннадцать лошадей, пять белых и шесть вороных, Пит снова заходит в вагон и тут же возвращается.

— Серебряный отказывается идти, сэр.

— Так заставь, — говорит Август.

— Нет-нет, ни в коем случае, — встревает Марлена, бросив на Августа сердитый взгляд, и, поднявшись по сходням, исчезает в вагоне.

Мы ждем снаружи, слушая страстные мольбы и пощелкивания языком. Через несколько минут она появляется в дверном проеме, ведя за собой арабского жеребца с серебряной гривой.

Шагая перед ним, Марлена что-то шепчет и цокает языком, а он вздымает голову и отступает вглубь вагона. Наконец он спускается вслед за ней, сильно мотая головой, а под конец тянет ее назад с такой силой, что чуть ли не садится.

— Господи, Марлена, ты же говорила, что он лишь приболел, — удивляется Август.

Лицо Марлены становится мертвенно-бледным.

— Ну да, ему слегка нездоровилось. Но вчера все было не так плохо. Он уже несколько дней как прихрамывает, но не настолько же.

Марлена прищелкивает языком и тянет повод до тех пор, пока конь наконец не сходит на насыпь. Он стоит, изогнув спину от боли и пытаясь перенести весь свой вес на задние ноги.

У меня аж душа уходит в пятки. Это же классическая ревматика.

— Как ты думаешь, что с ним? — спрашивает Август.

— Минуточку, — отвечаю я, хотя уверен на девяносто девять процентов. — У вас есть копытные клещи?

— Нет. У кузнеца есть. Может, послать Пита?

— Погодите. Возможно, я обойдусь.

Я сажусь на корточки у левой ноги коня и провожу по ней руками от холки до путового сустава. Конь даже не вздрагивает. Тогда я прикладываю ладонь к передней части копыта. Оно все горит. Большим и указательным пальцем измеряю пульс. Сердце у коня колотится со страшной силой.

— Вот черт, — говорю я.

— Что с ним? — спрашивает Марлена. Выпрямившись, я протягиваю руку к копыту Серебряного.

Но конь не отрывает ногу от земли.

— Давай-давай, дружок! — тяну я к себе его копыто. Наконец он поднимает ногу. Подошва опухла и потемнела, по краю идет красная полоска. Я тут же опускаю копыто на землю.

— Конь у вас захромал.

— Боже праведный! — Марлена зажимает рот ладонью.

— Что? — переспрашивает Август. — Что с ним стряслось?

— Захромал, — повторяю я. — Так бывает когда соединительная ткань между копытом и копытной костью разрушается, и копытная кость поворачивается в сторону подошвы.

— А теперь на нормальном человеческом языке. Дело плохо?

Я перевожу взгляд на Марлену, которая не отнимает ладони ото рта.

— Да.

— А вылечить сможешь?

— Надо укутать его потеплее и сделать так, чтобы он не касался ногами земли. И кормить только травой, а не овсом. И избавить от работы.

— Но вылечить-то сможешь?

Я медлю, вновь украдкой взглянув на Марлену.

— Неуверен.

Август глядит на Серебряного и недовольно пыхтит.

— Так, так, так, — гудит позади знакомый голос. — А вот и наш собственный звериный доктор!

Напоказ помахивая тростью с серебряным набалдашником, к нам приближается Дядюшка Эл в малиновом жилете и штанах в шахматную клетку. За ним тянется группка прихвостней.

— И что говорит наш коновал? Вылечил лошадку-то? — жизнерадостно спрашивает он, остановившись прямо передо мной.

— Не вполне, — отвечаю я.

— А в чем дело?

— Тут все ясно, он захромал, — поясняет Август.

— Он что? — повторяет Дядюшка Эл.

— Копыта не в порядке.

Наклонившись, Дядюшка Эл разглядывает копыта Серебряного.

— А по-моему, все с ними в порядке.

— Не все, — говорю я.

Он поворачивается ко мне:

— И что ты предлагаешь?

— Отправить его отдыхать и заменить овес на траву. Больше мы особо ничего не можем.

— Об отдыхе даже не заикайся. Это же ведущая лошадь!

— Если заставить эту лошадь работать, копытная кость будет вертеться до тех пор, пока не проткнет подошву, и тогда мы его точно потеряем, — прямо заявляю я.

Дядюшка Эл моргает и смотрит на Марлену.

— И надолго он выйдет из строя?

Я медлю, тщательно взвешивая слова.

— Возможно, навсегда.

— Будьте вы прокляты! — орет он, вонзая трость в землю. — И где, черт возьми, я найду другую такую лошадку в разгар сезона?! — Он оглядывается на своих прихвостней.

Те пожимают плечами, бормочут и отводят глаза.

— Эх вы, балбесы! Зачем я только вас держу? Ладно, ты, — он тычет пальцем в меня. — Ты принят. Вылечи эту лошадку.

— Плачу девять баксов в неделю. Отчитываться будешь перед Августом. Не вылечишь — уволен. Любое замечание — и тоже уволен. — Он подходит к Марлене и похлопывает ее по плечу. — Ну-ну, детка, — ласково говорит он, — не волнуйся. Якоб о нем позаботится. Август, пойди-ка принеси малютке завтрак. Нам пора в путь-дорогу.

Август вскидывает голову:

— Что значит «в путь-дорогу»?

— Ну, мы снимаемся, — отвечает Дядюшка Эл, неопределенно махнув рукой. — Движемся дальше.

— О чем это ты, черт возьми? Мы же только приехали! Даже еще толком не обустроились.

— Планы изменились, Август. Изменились.