Воды слонам!

Альберт отпускает меня и делает неловкую попытку поправить мой пиджак, после чего протягивает руку:

— Прости, парень. Ты ужасно похож на того, другого.

— Ничего, все путем, — я, в свою очередь, тоже протягиваю ему руку. Он пожимает ее так, что я морщусь от боли.

— Он будет вас преследовать, — говорю я Марлене. — Вам надо отсюда переехать.

— Не глупи, — отвечает Марлена.

— Он уже здесь был, — вставляет Альберт. — Я сказал ему, что у нас таких нет — и, похоже, он это проглотил. Потому-то я так удивился, когда ты… ну, то есть он… снова здесь появился.

Внизу звонит колокольчик. Мы с Альбертом встречаемся взглядами. Я заталкиваю Марлену в номер, а он спешит вниз.

— Чем могу служить? — спрашивает он в тот миг, когда я закрываю дверь. Судя по его голосу, это не Август.

Прислонившись к двери, я с облегчением выдыхаю.

— Я чувствовал бы себя куда лучше, если бы вы позволили мне подыскать для вас гостиницу подальше от цирка.

— Нет. Я предпочту остаться здесь.

— Но почему?

— Он здесь уже был — и думает, что я где-нибудь еще. Кроме того, мне все равно не удастся избегать его вечно. Завтра мне придется вернуться в поезд.

И об этом я тоже не подумал.

Она уходит в дальний конец комнаты, попутно проведя рукой по столику, и опускается в кресло, откинув голову на спинку.

— Он приходил мириться, — говорю я.

— И ты согласился?

— Нет, конечно! — возмущенно отвечав я.

Она пожимает плечами.

— Надо было согласиться. А то еще уволят.

— Он же ударил вас, Марлена.

Она закрывает глаза.

— Боже мой! И что, он всегда был таким?

— Да. Ну, прежде он меня не бил. Но эти перепады настроения? Да, всегда. Я никогда не знала, что увижу, когда проснусь.

— Дядюшка Эл говорит, что у него параноидная шизофрения.

Она опускает голову.

— И как вы выдерживаете?

— А у меня разве есть выбор? Я вышла за него прежде, чем узнала. Ты же й сам видел. Когда он счастлив, более обаятельного человека не найти. Но стоит ему выйти из себя… — Марлена вздыхает и молчит так долго, что я начинаю сомневаться, будет ли продолжение. Когда она вновь заговаривает, голос у нее дрожит. — Впервые такое случилось недели через три после нашей свадьбы, и я до смерти напугалась. Он так избил одного рабочего в зверинце, что тот лишился глаза. А я все видела. Тогда я позвонила родителям и спросила, можно ли мне вернуться домой, но они даже не стали со мной разговаривать. Мало того, что я вышла замуж за еврея, так теперь я еще хочу развестись? Отец велел матушке передать мне, что в его глазах я умерла в тот самый день, когда от них сбежала.

Я подхожу к ней и опускаюсь на колени. Поднимаю руку, чтобы погладить ее по голове, однако, поколебавшись, кладу ладонь на подлокотник.

— Три недели спустя еще один рабочий в зверинце потерял руку, помогая Августу кормить кошек. Что случилось, мы так и не узнали — он умер от потери крови. Еще через некоторое время я выяснила, почему мне доверили свободную дрессировку лошадей: предыдущая дрессировщица выбросилась из движущегося поезда, после того как провела вечер с Августом в его купе. Были и другие случаи, но на меня он поднял руку впервые. — Она горбится. Плечи у нее начинают вздрагивать.

— Ну, не надо… — беспомощно начинаю я. — Ну пожалуйста, Марлена… ну, взгляните на меня… пожалуйста.

Она выпрямляется, вытирает лицо и смотрит прямо на меня.

— Якоб, ты останешься со мной?

— Марлена…

— Шшш, — она съезжает на самый краешек стула и прикладывает к моим губам палец. И вдруг опускается на пол и становится на колени всего в нескольких дюймах от меня, не убирая дрожащего пальца с моих губ.

— Пожалуйста, — говорит она. — Ты нужен мне, Якоб. — Самую малость помедлив, она проводит пальцем по моему лицу — робко, мягко, едва касаясь кожи. Я задерживаю дыхание и закрываю глаза.

— Марлена…

— Молчи, — тихо останавливает меня она. Обойдя вокруг уха, пальцы соскальзывают на шею. Я вздрагиваю. Волоски на коже встают дыбом.

Когда ее пальцы касаются рубашки, я открываю глаза. Она медленно, одну за другой, расстегивает пуговицы. Мне приходит в голову, что надо было бы ее остановить. Но я не могу. Не могу, и все тут.

Расстегнув рубашку и высвободив ее из брюк, она смотрит на меня в упор. Приблизившись, едва касается губами моих губ — до того легко, что получается даже не поцелуй, а только лишь намек на него. Застыв на миг так близко, что я чувствую на своем лице ее дыхание, она льнет ко мне и вновь целует, нерешительно, но долго. Следующий поцелуй еще крепче, следующий — еще, и вот уже, совершенно не понимая, что происходит, я целую ее сам, обхватив ее лицо ладонями, а она ведет пальцами по моей груди, по животу… Когда она подбирается к брюкам, у меня перехватывает дыхание. Она же медаит, обводя пальцами мои чресла.

И вдруг останавливается. Я пошатываюсь, качаюсь на коленях. Не отводя взгляда, она берет меня за руки и подносит их к губам. Поцеловав обе ладони, кладет их себе на грудь:

— Прикоснись ко мне, Якоб!

Я обречен, кончен.