Воды текут, берега остаются

— Правда ведь, лапы особенные, — подтверждает другой гость. — А ты посмотри, какие крылья длинные да широкие. А перья-то, перья! Серебром блестят, бисером светятся. Ей-богу, непростая птица этот гусь.

— Уж конечно, непростая, — говорит третий. — Я вот на клюв смотрю, и клюв тоже на особинку.

— Да, да, — соглашаются с ним, — у гусей клюв бывает шире.

И все старики твердят в один голос:

— Дар божий тебе, Петыр! Не иначе, как угодил или ты, или кто из твоей семьи богу.

Йыван Петыр сначала испугался, что гусь принес с собой беду, но мало-помалу, наслушавшись стариков, и сам поверил, что этот гусь — подарок ему от бога.

Только в сумерках Йыван Петыр запер ворота на засов за последним гостем. За этот день Йыван Петыр очень устал, прошлой ночью толком не выспался, поэтому лег спать пораньше и тотчас уснул. Легла и мать.

Но Васли не спал еще долго. Надо было сделать уроки на завтра, да и таинственное появление гуся в доме тоже занимало его.

Васли стоял у окна и смотрел на улицу.

Деревню окутывали сумерки. Кое-где из окон лился жиденький свет керосиновых ламп. В воздухе кружились мягкие, крупные снежинки. Вот они, кажется, уже совсем легли на землю, но тут какая-то неведомая сила вновь поднимала их вверх, и они снова начинали кружиться.

Вечером, когда стемнело, Канай Извай пришел к Ороспаю.

— Совсем я тебя заждался, браток! — встретил его старый карт. — Ну рассказывай, как получилось наше дело? Что говорят в селе?

— Слава богу, брат Ороспай, лучшего и ожидать нечего. Все складывается, как мы задумали. Сегодня к Мосол Петыру соседи табунами шли посмотреть на твоего гуся. Я тоже ходил.

— Ну, ну, — нетерпеливо торопит Каная Извая старый карт, — ты рассказывай, что люди-то говорят.

— Все гуся осматривали, многие говорили: «Это непростая птица, ее бог даровал».

— Хорошо, хорошо! — Ороспай поднялся с лавки, подошел к висячей керосиновой лампе, прибавил света. В избе стало светлее.

— Давеча приезжал ко мне один мариец из Орола, — заговорил опять Ороспай. — Дядя Пайгелдё, говорит, сильно захворал, меня зовет. Но я не поехал, хотел тебя дождаться с вестями. К тому же самому что-то неможется… Но от твоих добрых вестей вроде и силы у меня прибавилось. Эх, если сын Йывана Петыра к дедовской вере склонится… А что говорит сам Йыван Петыр?

— Он тоже поверил, что твой гусь — божья птица. Когда соседи говорили: мол, это тебе, Петыр, божье благоволение, — был очень доволен.

— Хорошо! Очень хорошо! — Ороспай хлопнул себя сухими, сморщенными ладонями по коленкам. — Теперь можно поехать и к дяде Пайгелде.

— Сейчас?

— Сейчас и съездим. Дорога известная, недалекая. Ты, Извай, запряги моего жеребца, на нем-то быстро обернемся.

В селе тихо. Улицы темные, пустые. Лишь кое-где, как заплатки на сером кафтане, виднеются освещенные тусклым огнем керосиновой лампы окошки. Многие турекские мужики керосиновых ламп из-за дороговизны керосина не держат, освещаются по старинке — лучиной, а ее свет не пробивается сквозь замерзшие стекла. Поэтому село кажется еще темней.

Жеребец Ороспая сразу пошел рысью. Он застоялся без работы и теперь рад, храпит, мотает головой и все убыстряет и убыстряет бег. Сани катятся по накатанной дороге легко, ровно. Вот уже остались позади последние дома, околица, кладбище. Дорога прорезала белое поле и вонзилась в темный ельник.

— Резвый у тебя жеребец! — восхищенно сказал Канай Извай. — Даже на подъеме не сбавляет ходу. Не конь — огонь!

Старый карт сидел посреди саней в сене. Чтобы холодный воздух не попал в горло, он закутался в тулуп. Ороспай слышал слова Каная Извая, но, чтобы не закашляться, ничего не ответил, только кивнул.

Канай Извай тоже замолчал. Намотав на руку вожжи, он сидел в передке саней и рассуждал сам с собой: «Ветер-то так и не утихает, как бы метель не принес».

Он не ошибся. Едва сани въехали на холм, сильный ветер, налетев откуда-то, ударил в бок.

— Ну, кажется, начинается, — проговорил Канай Извай и уселся поплотнее.

Ветер усилился. Вот он свистит, воет, мечется между деревьями, поднимает снег, в одном месте совсем оголяет дорогу, в другом наметает сугробы.

Конь сбавил ходу, потом пошел шагом. Круп жеребца заиндевел, с порывами ветра доносится резкий запах конского пота.

Вдруг жеребец забеспокоился, запрядал ушами, захрапел и опять перешел на рысь, хотя никто его не понукал.

«Что-то недоброе почуял», — подумал Канай Извай.

Жеребец всхрапнул, прыгнул, рванул вперед и понесся галопом.

Тут Канай Извай разглядел в темноте по обеим сторонам саней черные тени и понял: волки!

— Волки! — крикнул Канай Извай и оглянулся на Ороспая.

Но в санях никого не было: видно, старый карт вывалился, когда конь резко рванул вперед.

Канай Извай натянул вожжи, стараясь остановить жеребца. Но куда там: жеребец несся не разбирая дороги, только передок саней гудит от ударов копыт. Лишь через полверсты Канаю Изваю удалось своротить коня в сугроб. Жеребец провалился по колена в снег и остановился.