Воды текут, берега остаются

— Говорят, что рощу-то осквернил русский учитель. Мне что-то не верится. А ты как думаешь, дядя Петыр?

Во взгляде церковного сторожа Йыван Петыр уловил хитрую усмешку.

— Кто говорит?

— Народ говорит, дядя Петыр.

— От тебя первого слышу. Только не может этого быть, не верю.

— Я тоже сначала не поверил. А потом припомнил: ведь как раз позавчера вечером я видел кошку Ороспая на крыльце учителева дома. Я тогда еще подумал: «Почему это сторож дома деда Ороспая вздумал охранять дом учителя? Вот увидит это Ороспай, не миновать кошке хворостины». А вчера, слышу, люди говорят: «Ороспаеву кошку в священной роще кто-то удавил».

Йыван Петыр выслушал церковного сторожа, помолчал, подумал, потом сказал:

— Мало ли в селе белых кошек.

— Нет, нет! Уж Белянку-то деда Ороспая я знаю, ее из тысячи кошек отличишь: шерсть длинная, мягкая, пышная, сама круглая, как бочка, уши маленькие. Такой на всем свете второй нет.

Йыван Петыр не нашелся что возразить.

Вернувшись домой, Петыр занялся своими делами, но из ума не шел разговор с Ондропом. «Неужели учитель виноват? — раздумывал он. — Темное это дело…»

Видно, не одному Петыру рассказал Ондроп про белую кошку карта, сидевшую вечером на крыльце учителя, потому что разговоры об этом пошли по всему селу.

В одном доме ругали учителя, в другом защищали.

Карт Ороспай был доволен.

— А ты, братец Извай, оказывается, прав: оправдались твои догадки про русского учителя, — радостно говорил он. — Очень, очень хорошо! Ондроп, хотя продался попам, не совсем забыл свой народ, не скрыл правды. Ты, братец, поговори с ним, может, он еще что расскажет полезное для нас. Ну, теперь у этого чужака учителя ноги опутаны, остается повалить его.

— Как же его повалишь?

— Подумать надо, подумать.

— Надо, дядя Ороспай.

— Ведь что получается: русской вере учат в школе, заставляют ходить в церковь, в каждом селе священники с причтом, а марийская вера только нами держится. Если мы не сможем защитить нашего белого бога от таких щенков, как учитель, то погибнет марийская вера.

Вечером, за ужином, Йыван Петыр, хлебая щи, говорил:

— Нынче на поле только и разговору, что про кошку и про учителя. Народ сильно сердит, как бы не сделали чего плохого Вениамину Федорычу.

— Отец, неужели ты поверил болтовне Ондропа? — спросил Васли.

— Кабы кто другой сказал, никогда бы не поверил, а Ондроп при церкви состоит, ему врать — большой грех на душу брать.

— Врет он!

— Нельзя так говорить про человека, который при церкви служит, — нахмурился Петыр и, повернувшись к иконам, несколько раз перекрестился. — Прости, господи, неразумные слова.

— Отец, что могут сделать плохого Вениамину Федорычу? — спросил Васли.

— Если народ распалится, его никакая сила не остановит, дело кровью может кончиться, — ответил Петыр и, припомнив все, что говорили люди про учителя, испугался за его судьбу.

Йыван Петыр быстро встал из-за стола, натянул на голову картуз и поспешно вышел на улицу.

Уже совсем стемнело. На улице было пусто. Йыван Петыр, немного потоптавшись возле своих ворот, решительно зашагал по улице. Возле школы он остановился. Из окна учительской квартиры свет падал на темную землю и на клумбу под окном.

Йыван Петыр тихо поднялся на крыльцо, постучал в дверь.

— Кто там? — послышался голос учителя.

— Это я, Петыр Мосол.

Вениамин Федорович впустил позднего гостя. Он был явно удивлен его приходом.

— Вениамин Федорыч, — начал Йыван Петыр, — не мог я не прийти к тебе… Такое вот дело: дурные слухи о тебе ходят по селу…

— Про Ондропову выдумку с кошкой, что ли, говоришь?

— Про нее, про нее. До тебя, значит, тоже слухи дошли.

— Дошли. Пусть болтают. Русская пословица говорит: на чужой роток не накинешь платок.

— Нет, не надо, чтоб так говорили. Ведь люди верят Ондропу, он же при церкви состоит.

— Верят? — переспросил учитель.

— Верят, Вениамин Федорыч. Очень народ на тебя сердит, как бы чего худого не стряслось… Уехать тебе из села надо. Хотя бы на недельку. Поговорят-поговорят и перестанут, злоба остынет, а сейчас очень на тебя народ злобствует.

Вениамин Федорович задумался. «Может быть, и вправду уехать на время в Уржум? — подумал он, но тут же отогнал от себя эту мысль. — Если уеду из села, скажут: испугался, убежал — значит, виноват».

Учитель посмотрел в глаза Йывану Петыру и твердо сказал:

— Нет, Петр Иванович, твоим советом я воспользоваться не могу. Я должен перед всем народом опровергнуть выдумку церковного сторожа.

— Ну, как знаешь, — вздохнул Йыван Петыр. — А по мне, лучше бы уехал от греха…

Вениамин Федорович проводил Петыра до ворот, закрыл за ним калитку. В дом возвращаться не хотелось. Ночь была теплая. Чуть слышный ветерок ласково касался лица. Совсем недавно стемнело, всего какой-нибудь час, а на востоке уже белеет край неба. Из низин поднимается и рассеивается туман. Летняя ночь коротка, ее еле хватает, чтобы выспаться маленькой птичке.

Учитель присел на ступеньку крыльца. Вокруг тишина и покой, но у него на сердце нет покоя: у него на сердце тревожно.