Воды Зардинах (СИ)

========== Глава первая ==========

Кристально-чистое, лишенное даже намека на облачную дымку небо резало взгляд своей ослепительной голубизной и золотом поднявшегося к самому зениту солнца. Словно весь остров оказался под сверкающим синим куполом Храма Таша, а земля в дворцовом саду пылала от рвущегося из ее недр пламени Азарота, жаждущего выжечь каждый грех и порок, что таились в людских душах. Казалось, даже камни в ташбаанских мостовых вот-вот растрескаются и раскрошатся в пыль от не спадающей ни на миг жары. От нее не спасала ни вода с кисловатым соком красных апельсинов, ни беспрерывно вздымающиеся опахала, ни легкое, почти прозрачное нижнее платье из тончайшего жемчужно-белого шелка. Потому что верхнее, пусть и лишенное рукавов, было скроено из тяжелой винно-красной парчи, давящей на грудь мраморной могильной плитой.

Тархина Ласаралин, госпожа Сахавата — по праву первого замужества — и — по праву второго — Ташбаана и всех подчиненных ему сатрапий, пряталась в тени раскидистого дерева с поникшими листьями, обмахивалась краем такого же винно-красного покрывала, давно соскользнувшего с ее волос на плечи, и проклинала в мыслях ташбаанское лето. При такой жаре первое ее замужество вспоминалось едва ли не с теплотой, поскольку благородный тархан, чьего имени она не произносила вслух ни разу со дня его смерти, никогда не скупился на то, чтобы отправить жену переждать это пекло у берегов озера Илькин или Мизрил. Великий тисрок, впрочем, поступил бы так же — достаточно было лишь попросить, — но от него-то Ласаралин бежать не хотела. Как всегда бежала от первого мужа при малейшей возможности.

Вот и приходилось терпеть жару и улыбаться наложницам милостивого господина — окружившей ее стайке прелестниц в бело-красных одеяниях, отличавшихся от одежды самой Ласаралин, пожалуй, лишь отсутствием какой-либо вышивки по краю высокого воротника или длинного шлейфа. Жена великого тисрока почти становилась частью правящей династии — пусть это «почти» порой оказывалось весьма существенным, — а потому могла позволить себе украсить даже траурное платье в знак своего высокого статуса.

Жена и мать двоих его сыновей. Которые, как истинные потомки Таша неумолимого и неодолимого, Повелителя ветров и господина всех живущих, совершенно не замечали этой палящей жары и мирно сопели в тени под присмотром полудюжины прислужниц разом. Ласаралин рыдала два дня и две ночи после их рождения, не в силах поверить, что спустя три года исступленных молитв боги подарили ей двоих сыновей разом, да и теперь, бывало, смаргивала предательские слезы, слыша бессвязный детский лепет. И пусть глаза у них так и остались голубыми — не потемнели до агатовой черноты, как бы ни надеялась на это Ласаралин, — но матери счастливее нее не нашлось бы теперь и в целом мире.

Я родила ему сыновей, в которых он нуждался более любого другого мужчины. Я подарила Калормену сразу двоих наследников престола, и их отцу больше нет нужды страшиться того, что империя может пошатнуться из-за неугодной богам женщины. Я благословеннейшая из матерей и достойнейшая из жен, возлюбленная величайшего из правителей этой земли. Так почему же какая-то наложница северного варвара способна разрушить мое счастье лишь жалким письмом?

От одной мысли об этом письме, прячущемся между винно-красной парчой и жемчужно-белым шелком, у нее холодели руки. Ласаралин не желала видеть эту женщину в Ташбаане. Отступницу! Предательницу, посмевшую забыть о служении великим господам! Ласаралин не желала, чтобы эта женщина одним своим видом напоминала тисроку о вероломной натуре всей ее семьи. Как смела она даже думать о том, чтобы вновь ступить на калорменскую землю после того, как…!

Ласаралин не находила в себе сил, чтобы произнести эти несколько слов даже в собственных мыслях. И не смотрела на лицо юного тархана, совсем еще мальчика, сжимавшего в пальцах еще одно письмо, написанное точно таким же резким почерком. Фарис, единственный сын тархана Кидраша, двенадцатилетний щенок, приближенный ко двору тисрока лишь потому, что наследовал сатрапию Калавар, лишь чудом не отобранную разъяренным Рабадашем в ответ на измену самого Кидраша. Ласаралин не плакала, узнав о смерти тархана — она сделала свой выбор, когда нанесла первый удар узурпатору Зайнутдину, зная, что этот удар может стать для нее смертным приговором, — и не находила в себе сил на милосердие к сыну изменника. В глубине души ей всегда казалось, что тархан Кидраш предал и ее — пусть она не посмела и словом обмолвиться о том, что провела ночь после похорон первого мужа вовсе не в молитвах о его душе, а в объятиях кронпринца, — и тем больнее было сознавать, что и сама она когда-то предала своего возлюбленного. Когда не смела назвать его так даже в мыслях, когда разом за разом напоминала себе, что она лишь дитя, на которое он никогда не взглянет. Что она не сравнится с ослепительной, словно заря над морем, королевой северных варваров.