Воды Зардинах (СИ)

И вздрагивала, и задыхалась вновь и вновь, поскольку на ласки принц был столь же щедр, сколь и скуп на слова. И плакала, когда впервые отправилась к берегам Илькина не как дочь тисрока, но как жена тархана Амаудира. Первой же ночью увидевшая в саду своего дворца мгновенно узнанную тень и вдруг узнавшая, что руки воина в сотни раз нежнее рук визиря, годами не бравшегося ни за саблю, ни за копье. Она плакала в его объятиях, чувствуя, как отчаянно бьется сердце в его груди, как он губами стирает слезы с ее лица, и задыхалась лишь сильнее, понимая, что отныне и до конца ее дней им отмеряны лишь эти редкие ночи.

Я так тосковала по тебе. Я… Ты ведь знаешь… о сыне? Знаешь… что он твой?

Тогда она впервые увидела в своих покоях лотосы. Измученная долгими ночными родами, не поднимавшаяся с постели несколько дней и с трудом приподнявшая веки в ответ на требовательное «Ваш муж, госпожа». И вдруг почувствовавшая запах цветов.

Откуда…?

Из Ташбаана, госпожа. Подарок от вашего отца.

Нет. Отец даже не знал, какие цветы она любила. Как важно для нее было хотя бы в мыслях вернуться ненадолго на берега озера Илькин. Это был подарок брата. Еще даже не знавшего, что мальчик, которого она родила несколько ночей назад, был его плотью и кровью. А теперь этот мальчик ехал к ней из Зулиндреха, чтобы встретиться с будущей женой.

Признаться, поначалу Джанаан воспротивилась. Она не ладила с Изельхан — не могла поладить, как ни старалась, не считая, впрочем, себя виноватой в их прохладных отношениях, — а ее юную дочь находила весьма… пресным созданием. Да и не рано ли? Ильсомбразу всего шестнадцать, вздумал бы кто женить в этом возрасте Рабадаша… Но возражения о браке сына он, кажется, не стал даже читать: ответное письмо было таким же кратким и емким, как и первое его послание — приказ, чего уж там, — подыскать Ильсомбразу достойную невесту из числа южных тархин.

«Я решил, сестра», — начал он без приветствия. — «Но я чту твою материнскую любовь, потому и позволяю самой выбрать для него невесту».

И подкрепил послание несколькими дюжинами лотосов. Джанаан уже готовилась обидеться на него за упрямство, но при виде цветов не смогла.

«Возлюбленный брат, ты, без сомнения, худший из мужчин», — заявила она в последнем отправленном в столицу письме. — «И потому я люблю тебя больше всех благ этого мира, больше солнца, больше собственной жизни. И желаю, чтобы этот брак был заключен в Ташбаане и ни в каком ином городе».

Даже если ради этого ей придется пару месяцев трястись в одном паланкине с Изельхан и ее дочерью. И оставить свою в Джаухар-Ахсане. Рабадаш не обрадуется этому ребенку — даже если притворится в обратном, — да и брать в такое путешествие двухлетнюю малышку — всё равно, что убить ее собственными руками. Но торопиться Джанаан, по счастью, было некуда. Ни одна разумная женщина, ждущая ребенка уже без малого восемь месяцев, в подобный путь тоже не отправится. Не хватало еще родить будущего наследника одной из богатейших южных сатрапий посреди пыльного тракта с глазеющими простолюдинами.

Мальчик, — подумала Джанаан, невольно прижав руку к животу. — В этот раз должен быть мальчик.

— Вам нехорошо, дорогая сестра? — забеспокоилась Изельхан, мгновенно заметив этот жест. — Уже подошел срок?

— Нет, — отмахнулась Джанаан и щелкнула пальцами, приказывая подать ей любимый палантин из золотистого меха. Из пустыни за высокими городскими — в десятки футов высотой — стенами уже наползал извечный ночной холод. — Я оставлю вас ненадолго, дорогая сестра. Мы ждем моего сына к завтрашнему полудню, — если только Ильсомбраз, как истинный сын своего отца, не решит пронестись по пустыне посреди ночи. — И я должна проверить, всё ли готово к его приезду.

— Не зря сатрапия так процветает в последние годы, — ответила Изельхан с тонкой улыбкой на губах. — Ни одна из ее прежних властительниц не пеклась о каждой малости с той же внимательностью, что и вы, сестра.

Джанаан улыбнулась, но не поверила ни единому слову. Будь Изельхан искренна, и не стала бы так пристально следить за тем, как тяжело теперь поднимается из кресла Жемчужина Калормена и любимая сестра великого тисрока. И как сильно отекают у нее по вечерам пальцы. Кольца она снимала уже к полудню.

Заниматься приготовлениями самолично Джанаан, впрочем, не собиралась. И в первом же коридоре остановила уже спешащую ей навстречу женщину в зеленом и серебряном шелке. Длинные, переплетенные жемчужными нитями волосы летели за ней языками пламени и на мгновение окутали плащом до самых колен, когда она остановилась и склонила голову в приветствии.

— Всё ли готово? — спросила Джанаан, успев насторожиться при виде такой поспешности.

— Разумеется, госпожа, — улыбнулась любимая наложница мужа, и глаза у нее вспыхнули расплавленным серебром при свете зажженных по стенам свечей в пузатых стеклянных лампах. — Господин вернулся из дозора.