Воды Зардинах (СИ)

Рабадаш ответил не сразу. Выражение черных, подведенных синей краской глаз сделалось совершенно нечитаемым, обрамленное длинными волосами лицо будто застыло бронзовой маской, и на мгновение Ласаралин показалось, что муж смотрит сквозь нее, даже не понимая, кто перед ним.

— Любовь моя, — позвала она почти шепотом, боясь, что сказала что-то не то. Говорила постоянно, с того самого дня, как пришли черные вести с Юга, из глубины красных песков и голубыми саблями вспоровших их притоков великой реки Руд-Халидж. Но как бы Ласаралин ни пыталась, она не находила верных слов. Не испытывала и тени того отчаяния, что должно было пожирать мужа. И как бы ни старался он скрыть это отчаяние, оно прорывалось вновь и вновь. — Я знаю, как велико твое горе, и не желаю, чтобы кто-то тревожил тебя по пустякам. Если арченландцам так важен этот договор, то пусть ждут…

— Нет, — качнул головой Рабадаш, стряхнув свое оцепенение. — Мне любопытно, как далеко тархина Аравис способна зайти в своей наглости. Но тебя ведь тревожит не только это?

Ласаралин помедлила, не решаясь признаться. Зная, что он не поймет, ведь что ему, великому тисроку и правителю всей Калорменской империи, жалкие обиды какой-то женщины? Пусть и его собственной жены.

Что ему эти обиды… сейчас?

— Она смеется надо мной. Она… я помню, какой она была, и вижу, сколь многое написано между строк в ее письме. Она думает, будто я ничего не значу.

Знаю, сколь мало доверяют женщинам в Калормене, но всё же верю, что ты…

— И она… не вспоминала обо мне десять лет, а теперь, когда ей понадобилась моя помощь… Вновь. Будто она не понимает… что она сделала.

Глаза всё же предательски защипало слезами, и Ласаралин вновь попыталась отвернуться, но муж не позволил. Заправил ей за ухо прядь волос, взял ее лицо в ладони и поцеловал дрожащие от обиды губы. Ласаралин было все равно, сколько времени он провел в седле или сколько взглядов скрестились на них в это мгновение. Только бы не отпускал, только бы не сказал, что его ждут визири и тарханы, только бы не ушел, решив, что она слишком глупа и самолюбива. Что она смеет плакать о собственных жалких обидах, когда…

— Пусть приедет, — равнодушно качнул головой муж, сжимая пальцами ее плечи. — Пусть сама увидит, насколько не права.

Комментарий к Глава первая

Минутка чернухи. Да, красный — цвет в том числе и королевского траура. Именно поэтому Джанаан в свое время явилась пред очи умирающего отца в ярко-красном сари. Гениальная женщина. (Через несколько глав она надевает красное еще раз (как и Рабадаш носит красный плащ), но это они делают уже исключительно для приличия. А то простые воины не так поймут.)

========== Глава вторая ==========

Комментарий к Глава вторая

Сразу оговорюсь: я там ритуальные бои обещала, но они не в этой работе. Эта глава неожиданно дописалась быстрее той.

В верхней наружной галерее, опоясывающей комнаты хозяйских покоев под самым куполом из прозрачного хрусталя, распустились лотосы в высоких вазах. Жемчужно-белые, с бархатно-нежными лепестками, днем они прятались от палящего южного солнца под защитой плетеных навесов, но сейчас, когда восточная сторона башни-дворца уже погружалась в густой фиолетовый сумрак, раскрывшиеся бутоны тянулись к последним красноватым лучам, обретая перламутрово-розовый оттенок.

— Какие великолепные цветы, — восхищалась тархина Изельхан, но стреляла глазами по сторонам до того цепко и даже хищно, словно искала, чем бы возмутиться, а не восторгаться. — Жаль, что в нашей жаре такую красоту не вырастишь, как не старайся. Позвольте угадаю, дорогая сестра. Озеро Мизрил?

— Илькин, — ответила Джанаан и скрыла улыбку за поднесенным к губам кубком с водой и соком красных апельсинов. Ни одна живая душа в Джаухар-Ахсане так и не поняла, отчего принцесса Калормена застыла, словно соляной столб, увидев присланные из далекого Ташбаана цветы, и спрятала лицо в унизанных серебром колец ладонях, чтобы никто не увидел блеснувших в ее глазах слез.

Илькин… Те беззаботные летние месяцы — когда в Ташбаане становилось слишком жарко и двор отправлялся в ежегодное путешествие к прохладным озерам сатрапии Азамат, — ледяная вода, оседавшая крупными брызгами на ярких разноцветных тканях, и вкус абрикосов, сладких, как поцелуй возлюбленного. Как горячо разливающийся по венам грех, ведь возлюбленный смотрел на нее черными, как агаты, глазами и его бархатный голос дрожал, словно он никогда прежде не видел не женщины.

Ты прекраснее звезд на небе, прекраснее даже самой Зардинах…

Не богохульствуй, брат, мы и без того прогневали и ее, и Азарота, и самого Таша…

Посмотри, даже луна скрылась за облаками, устыдившись того, сколь уродлива она в сравнении с тобой, — продолжал он, не слушая, и Джанаан смеялась, прекрасно зная, где он вычитал эти слова и сколько еще мужчин говорят их своим возлюбленным по ночам.

Слышал бы тебя мудрейший Хамазан! Да он вырвал бы всю свою бороду по волоску, узнав, сколь скуп в своих речах принц Калормена, даже воспевая красоту женщины!