Военная тайна

С годами все больше дивился отец изобретательности сына. Каких только замысловатых игрушек он сам себе не мастерил!.. И особенно радовало Петра Николаевича, что в каждой игрушке проявлялась какая-то новая занятная выдумка, удивительная для десятилетнего мальчугана.

Коля рано научился читать и очень любил книгу. Мальчик был в меру шаловлив, совсем не походил на вундеркинда, и при всем том было в нем что-то такое, что отличало его от других детей: умение глубоко сосредоточиться, острая, настойчивая любознательность, желание все «пощупать своими руками», подробно разобраться в деталях вещи, вникнуть в ее свойства и особенности, достоинства и недостатки.

Петру Николаевичу очень хотелось, чтобы и Коленька со временем стал паровозным машинистом. Старик прямо не говорил об этом сыну, а начал постепенно приучать его к паровозу и даже в летние месяцы иногда тайком брал его с собой в рейс.

Но этак году на пятнадцатом мальчик заявил, что локомотив вообще машина отмирающая и будущего не имеет. Расстроился тогда Петр Николаевич, но виду не подал и спорить не стал.

После средней школы Коля заявил, что пойдет в вуз, и поступил в Ленинградский технологический институт.

Он окончил его с отличием, но отказался от аспирантуры и, к общему удивлению, заявил, что, теперь года на два пойдет к станку на завод. И в самом деле, добился своего: стал рядовым слесарем-сборщиком и через два года получил седьмой разряд.

Лишь после этого Леонтьев счел себя подготовленным для той деятельности, о которой мечтал еще с третьего курса.

Он поступил в тот самый институт, в котором работал и ныне.

За пять лет до этого он женился на молодой актрисе одного из маленьких московских театров, но года через два узнал, что жена обманывает его. Они разошлись, и Леонтьев с головой погрузился в свою работу, утопив в ней свое горе.

В институте он сразу окунулся в давно знакомую, родную атмосферу. Инженеры и лаборанты, работавшие под руководством Леонтьева, встретили его с радостью и поспешили доложить, что все оставленные им задания выполнены в установленные сроки.

Проходя в кабинет директора мимо вестибюля, Леонтьев заметил траурное объявление, вывешенное на доске приказов. Местком института с прискорбием извещал сотрудников о внезапной смерти вахтера товарища Голубцов а и о том, что его похороны состоятся на следующий день.

Леонтьев сразу вспомнил этого добродушного старичка, который не раз приходил к нему в кабинет и с трогательной непосредственностью справлялся о здоровье, настроении и делах. Леонтьев угощал старого чапаевца папиросами и отвечал, что со здоровьем все обстоит благополучно, настроение бодрое, а дела полегоньку двигаются.

— Я потому о делах справляюсь, — неизменно вставлял Петрович, — что сами видите — много врагов у нашего рабочего государства: не по душе, вишь, дьяволам, что мы сами своей жизни хозяева и уж до коммунизма малость какая осталась, так вот, на случай чего, надо кой-что и про запас иметь… Одним словом, по вашей части…

И он добродушно, но с оттенком почтительности чуть хлопал конструктора по животу и с непременным восклицанием «Башка! Душа радуется!» уходил из кабинета.

Завхоз института, тоже вышедший в вестибюль, поздоровался с Леонтьевым и на его вопрос, что же случилось с Петровичем, ответил, что Голубцов накануне утром сдал дежурство и случайно попал под грузовую машину, которая раздавила его.

— Жалко, хороший был старик, — с искренним вздохом закончил завхоз, — службист, и свой в доску… Да тут он еще ночью взволновался, вот и попал под машину…

— А что же его взволновало? — спросил Леонтьев.

— Это уж вам пусть директор скажет, — загадочно произнес завхоз. — Извините, тороплюсь…

И сразу исчез.

Леонтьев прошел к директору, который очень ему обрадовался и, закрыв дверь кабинета и сказав секретарше, чтобы его ни с кем не соединяли по телефону, сел рядом с Леонтьевым на диван и стал молча набивать трубку. Он был чем-то встревожен.

— Что случилось, Игорь Иванович? — спросил Леонтьев, почуяв недоброе.

— Сам не пойму! — развел руками директор. — Вот расскажу все по секрету, никто, кроме вас, об этом не должен знать…

И, пуская клубы дыма, рассказал, что накануне днем он был вызван в следственные органы, где ему предъявили фотоснимки секретных чертежей и расчетов нового орудия Леонтьева.

— Что? — вскочил Леонтьев, побледнев как полотно. — Не может быть!..

— И я так думал, — произнес директор, — пока своими глазами не увидел эти фотоснимки. Главное, все переснятые документы, по справке нашего спецотдела, хранились в вашем сейфе, и он был заперт и опечатан…

— В том-то и дело! — вскричал Леонтьев.

— Но факт остается фактом, — продолжал директор, — документы сфотографированы, я сам, своими глазами, видел тридцать шесть снимков — целую пленку… Но вы не волнуйтесь, — добавил он, заметив, что у Леонтьева исказилось лицо.

— Но как же это случилось?! — горячо воскликнул Леонтьев, — ведь это же… Это просто необъяснимо… У нас в институте вскрыли сейф!..