Военная тайна

— Господа судьи, заканчивая представление документов по этому эпизоду, я должен выразить свое соболезнование господину прокурору Кемаль Бора, попавшему публично в столь непристойное и тяжелое положение своей ссылкой на сведения, полученные им непосредственно из гестапо. Я не могу в связи с этим не вспомнить старую турецкую поговорку: «Если ты пьешь воду из мутного источника, не удивляйся, что у тебя испортился желудок».

Дружный взрыв хохота в зале. Кемаль Бора вскакивает и что-то кричит. Председатель суда изо всех сил звонит в звонок, но зал продолжает грохотать…

Господин Петронеску с волнением узнавал все эти подробности. Дело, которое стоило стольких трудов, явно не клеилось. Если и дальше пойдет в таком же роде, будет полный провал.

Как бы в ответ на эти невеселые мысли прибыл приказ вылететь в Берлин. Ничего хорошего это не предвещало.

И вот он в Берлине, у самого рейхсфюрера СС — Гиммлера. В кабинете, кроме Гиммлера, его заместитель Кальтенбруннер и Канарис, один из руководителей военной разведки.

Гиммлер протер пенсне, надел его на острый хрящеватый нос, вытянул маленькую, как у змеи, голову по направлению к Петронеску и начал его внимательно рассматривать. Канарис сидел в стороне. Кальтербруннер молча курил.

Тяжелая пауза продолжалась минуты три. У Петронеску так билось сердце, что он испугался, как бы это не услыхал Гиммлер. Наконец, последний тихо спросил:

— Вы прибыли с добрыми вестями? С отличными известиями? С хорошим рапортом? У вас славно идут дела, неправда ли, румынская свинья?

— Я немец, господин рейхсфюрер, — пролепетал Петронеску.

— Вранье, немец не может быть таким тупым скотом! Это клевета на нацию, негодяй! Мы еще разберемся — кто вы такой, мы еще вас проверим… Каков подлец!.. Какой тупой мерзавец!..

Он вскочил с места и начал ходить по кабинету, продолжая что-то шипеть. Мелкие пузырьки слюны лопались в углах его тонкогубого рта. Глаза поблескивали за стеклами пенсне недобрыми зелеными огоньками. Худые пальцы рук непрерывно двигались, сжимаясь и разжимаясь. Но страшнее всего была его улыбка — тонкие губы широко раздвигались, обнажая кривые, редко посаженные зеленые зубы. Покачивая маленькой головой, венчающей длинную, худую шею с большим кадыком, он продолжал шипеть:

— И это называется агент Германии! Старый мастер!.. Кого вы допустили на процесс, болван? Двух кретинов, не способных даже заучить детское стихотворение? Идиотов, которым место в клинике психиатра? Дегенератов, способных вызвать только смех?.. Их вы допустили, мерзавец, на процесс мирового значения? Нет, скажите прямо, что это, умысел? Сколько вы получили за это, скажите, пока не поздно, иначе вы у меня скажете все, абсолютно все!.. Я сделаю из вас фарш!

Господин Петронеску молчал. Возражать и спорить было бессмысленно. Он понял, что погиб. Гиммлер всегда сдерживал свои обещания. Сегодня же начнутся пытки, допрос в подвале, «признание» и конец.

Между тем Гиммлер внезапно успокоился, подошел к столу, сел, вытер платком углы рта и спокойно, почти ласково, продолжал:

— Ошибки возможны всегда. Но есть предел ошибке и граница заблуждению. Я еще могу понять — просчет с этими дураками. Как их зовут, Кальтенбруннер?

— Абдурахман и Сулейман, рейхсфюрер, — коротко ответил Кальтенбруннер.

— Да, да, они… Повторяю, я еще могу это понять. Но как объяснить, посудите сами, что вы, специалист по русской душе, наметили в качестве обвиняемых Павлова и Корнилова? Посмотрите, как они себя ведут. Какое спокойствие, ирония, твердость… Наконец, я уверен, что они опытные юристы — это сразу чувствуется… Как вы смели предложить этих людей! Их одних достаточно, чтобы провалить процесс, не говоря уже об остальном… А это свинство с турецким адвокатом, которого я бы с удовольствием повесил… Кто переводит в таких случаях деньги через банк?.. Кто, я вас спрашиваю?

— Я не имею к этому отношения, — пролепетал наконец Петронеску. — И мне казалось…

— Ну да, вам казалось… А мне вот теперь кажется, что так поступают только с умыслом, нарочито, обдуманно, в определенных целях… И, конечно, за определенное вознаграждение… Не так ли, мой дорогой?

Гиммлер опять начал улыбаться. Петронеску похолодел. В этот момент вошел адъютант Гиммлера и положил перед ним телеграмму. Гиммлер начал ее читать, лицо его постепенно заливало краской, руки чуть дрожали. Он бросил недокуренную сигарету в пепельницу, затем почему-то начал ее мять и вдруг, схватив рукой пепельницу, с силой бросил ее в угол. Фарфоровая пепельница с треском разлетелась на куски.

— Читайте, — сказал он Петронеску, — вот плоды вашей энергичной работы. Читайте!

В тумане, застилавшем глаза, господин Петронеску с трудом прочел: