Военная

— Ну не межа, так овражек, не овражек — еще что-нибудь, — задумчиво ответил Никита, — разве дело в этом. Вся хитрость в солдате. Начальство планирует, размышляет, хитрые операции придумывает, а выполняет-то все это солдат. Он без начальства — ничего, но начальство без него— дважды ничто. Солдат воюет, и ему на месте виднее, как в том или другом случае поступить. А немец этого не учел и проиграл нам.

Уже тихие сумерки опустились над Амуром, и внизу, в Покровке, во многих домах загорелись огоньки. Где-то лениво, басом брехала собака. Прошел лесовоз, тяжело груженный елью, слепо тыкались в сумерки его включенные подфарники. Серафима устала за день, от выпитого легонько кружилась голова, но она знала, что сна долго не будет и ночь к утру покажется длиннее жизни.

— А я вот под конец войны в шпионы угодил, — вяло, бесцветно сказал Осип, потянулся за рюмкой, разом выплеснул водку в себя и закашлялся. Никита несколько раз хлопнул его по спине. — Брось, — откашлялся Осип и вымученно улыбнулся, — это не от того, этот кашель хлопками не выбьешь. Серафима, а ты чего молчишь-то сегодня?

— Вас слушаю.

— Вот всегда так, — словно бы пожаловался Никите Осип, — молчит. Курит одну за другой и помалкивает, ровно ей и сказать нечего.

— А чего говорить-то? — вздохнула Серафима. — На свете много говорено и без моего.

— Так вот, в шпионы я попал. — Осип выжидающе посмотрел на Никиту, а потом вдруг изумленно возмутился — Четыре года провоевал — и шпион. Ах, дышло тебе поперек горла, тьфу! — Осип опять закашлялся, и Никита с жалостью смотрел на него. — В разведку нас послали, троих… А немец на прорыв пошел. Двоих-то и уложило, а я в овражке схоронился… Через два дня немца отбили, я к своим, едва живехонек добрался, а меня — под конвой. Почему, говорят, один вернулся? Дак убило двоих-то, отвечаю… А почему ты живой? Дак бог милостив, спасся на этот раз, повезло, значит… Ну а почему немец на прорыв пошел, когда мы резервы на другой фронт бросили? Дак это вы его спросите, говорю им. А мы тебя спрашиваем, потому как ты в это время на той стороне линии фронта был и странным образом в живых остался. Вот так и пошло-поехало. Домой вернулся в пятьдесят четвертом — мне руки не подают. Спасибо вот Серафиме, оборонила. Себе беды нажила, но выручила, а так бы — каюк.

— Какая уж там беда, — отмахнулась Серафима, — да я не я одна, а Мотька Лукина, а Иван Новосельцев? Или забыл уже?

— Так они уже после тебя, — возразил Осип, — как ты меня в дом пустила да добрым словом согрела. Тогда уж и не только они, многие мнение переменили. А сразу- то… То-то же. Матвей первым кричал, что изменникам Родины в селе делать нечего, а уж Варька Рындина и рада была стараться.

— Ладно, Осип, будет старое поминать-то, — встала из- за стола Серафима, — или больше говорить не о чем? Давайте лучше почаевничаем, да Никите и отдохнуть с дороги пора.

— Да я ничего, — начал было Никита, но Серафима строго заметила:

— Пора, Никитушка. Не те годы уже, чтобы сон не соблюдать.

— Не те, — согласился Никита.

Чай пили в молчании и уже при звездах. Каждый думал о своем и о всех вместе.

— Пойду, — поднялся Осип.

— Иди, — не стала удерживать Серафима.

— Ты гостя-то дома не держи, — посоветовал Осип, — пусть наши места посмотрит.

— Посмотрит. Ты бы мотор наладил да на рыбалку с ним съездил, а то ведь и сам уже позабыл, какой он, простор-то наш.

— Налажу, — пообещал Осип, — завтра же и налажу. Там делов на два часа.

— Ну и славно. А теперь ступай, на стол не косись, больше ничего не будет. Ступай.

И Осип покорно пошел по тропинке между светлыми проемами стволов.

Серафима быстро убрала посуду, постелила гостю, задернула занавески на окнах и сказала Никите:

— Ну, Боголюбушко, спасибо тебе на веки вечные, что навестил. Уж и не знаю, как благодарить тебя.

— Ну что ты, Сима, — смутился Никита, — чего там.

— Спи, Никитушка, мы еще с тобой наговоримся. — Сухими губами она поцеловала его в щеку и ласково повторила — Спи.

Сама же она вышла из дома и направилась на утес, откуда далеко окрест просматривались днем приамурские дали, а по ночам отражались звезды в реке, и казалось что плывет утес в какие-то неведомые края, мягко покачиваясь на мелкой волне.

Ночь была светлая и теплая. Наверное, одна из последних теплых ночей. Серафима села на круглый гладкий камень, оправила юбку на коленях и закурила. Огонек папиросы тихо мерцал в ее руке, а высоко в небе, круглобоко и ярко, катился в пространство желтый шар…

Глава шестая

Ушла Серафима тайком. Опасаясь погони, на тропу не выходила, пробиралась лесом, по-над сопочками, где любит летом жировать медведь. Несла она с собой маленький узелок с харчем, метрическую справку, в которой указано было, что Лукьянова Серафима Леонтьевна, 1921 года рождения, русская, рождена в селении Святогорье от брака Охлопкова Леонтия Маркеловича и Охлопковой Дарьи Семеновны, повестку из военкомата и удостоверение младшей медицинской сестры. Серафима считала, что этого вполне достаточно для того, чтобы попасть на фронт.