Военное искусство и военная культура Евразии

Так вот подавленное состояние одних и «оптимистическое» — других, вызванные одними и теми же писателями и мыслителями с «потерянными» во главе, и привели к следующей мировой войне. Так что я, встав на «идеалистические» позиции, вынужден признать, что вторая мировая война была вызвана наследием первой мировой, но не империалистическими противоречиями, а наследием чисто духовным, любовно выращенным и выпестованным писателями «потерянного поколения».

Если же я, вернувшись на более или менее «традиционные» позиции и признаю основной причиной войны пресловутые противоречия, гонку вооружений, экономические интересы и т.п., а всю духовную основу межгосударственного взаимодействия сведу к пропаганде, то и здесь увижу значительную роль этих авторов. Ведь герой «потерянных» - ценнейшая находка для Геббельсов всех стран, он, служа, на первый взгляд, иллюстрацией пацифистских установок, являет собой, на самом деле, идеальный пример как для нацистской, так и для рузвельтовской[174] идеологической модели. Нужно только немного подправить его, но и пути такой «подправки» подсказывают сами «потерянные» -требуется просто изменить негативно влияющие на сознание героя факторы на влияющие позитивно (например, дать ему в жены девушку, от которой он не будет убегать на фронт добровольцем, но которая с радостью и любовью проводит его туда)[175].

Если мы возьмем «общий вид» такого героя[176], то увидим, что каждая отдельная черта его образа может быть успешно использована при создании персонажа, пригодного для идеологической борьбы и проблема пропагандиста заключается только в том, чтобы наиболее удачным образом из этих черт синтезировать цельный образ.

Вот наш герой идет добровольцем в итальянскую-британскую-германскую армию. Причем не каждый из них убегает туда из-за проблем в личной жизни (эту проблему можно решить все тем же Союзом Немецких Девушек) и даже не над каждым из них нависает учитель Канторек (что само по себе неплохо — общественность легко убедить в положительной роли Кантореков). В идеальном случае (Фредерик Генри, например) герой идет на фронт сообразуясь со своими внутренними убеждениями. Уже один этот факт делает такого персонажа ценным для Рузвельта-Черчилля-Гитлера, но «потерянные» пошли гораздо дальше...

И вот герой доблестно сражается, возможно, не уважает начальство, опрокидывает на него ведра, но если у него нет другого выбора, он воюет даже хотя бы ради сохранения своей жизни (до определенного момента), кое-кто даже становится офицером. Чего еще желать министрам просвещения и пропаганды?

Однако авторы развивают образ далее, и герой приобретает умение рисковать жизнью. А это умение всегда высоко ценилось агитаторами всех эпох, остается только придумать мотив, ведущий к выполнению боевой задачи, чтобы «смерть героя» не была совершенно напрасной, но сферу поиска мотива подсказывают сами авторы - герой гибнет из-за одиночества, неприятия обществом, невозможности применения своих навыков в мирной жизни и т.п. Неприятие обществом и одиночество легко можно трактовать в ключе чисто романтическом - герой остается один, автор указывает ему путь: «На фронт!», и вот герой уже не может жить без войны, только эту сферу жизни он считает приемлемой и естественной для себя. К авторскому призыву «На фронт!» остается прибавить только: «Вот где настоящая жизнь, вот где романтика!» и получается идеальный гражданин любого государства, чье правительство готовится к экспансионистской войне, будь это Германия. США, Япония или любая другая страна. К тому же, трагическое, непреодолимое, ведущее к гибели противоречие между героем и «остальными» легко снимается, если воюет вся страна или вся страна хотя бы прошла скаутскую или гитлерюгендовскую подготовку, а служба в армии, тем более действующей, считается высшей доблестью. При этом романтический флер никуда не исчезает - все равно остаются обыватели-филистеры, служащие функциональным аналогом не принимающего героя мирного общества в произведениях «потерянных».

Вообще же, на мой взгляд, учитывая реальную[177] целеустановку «потерянных», в их произведениях недопустимо широко развивается аспект именно романтический - при всей натуралистичности изображения реалий войны само отражение постоянного напряжения, страха смерти делает картину слишком привлекательной, поразительно точно перекликаясь с лозунгами типа «Страшен враг, но милостив Бог!»