Военнопленные Халхин-Гола

«…и еще видел, как они били своего солдата, за то что он уснул на посту, охраняя нас. Жандармы завели его в помещение и били…» (Григорий Топилин).

«…Солдат бьют беспощадно, белье стирают сами солдаты…» (Павел Чураев).

«…Где находятся солдаты, там у них очень грязно, живут очень плохо…» (Григорий Топилин).

«…Солдаты обмундирование носят старое, рваное, кормят одним рисом. Нам давали мяса один килограмм на 90 человек, хлеба грамм 300 серого, капуста да вода, а их солдаты кидаются до этого несчастного супа, как волк до махана. Товарищи, разве у нас пойдет красноармеец отбирать каплю супа или хлеба? У пленного? Никогда…» (Николай Шатов).

Что касается жизни местного населения, то больше всего красноармейцев удивили рикши, воспринятые ими как крайняя степень унижения человека – большая чем их собственные злоключения в хайларских «собачьих ящиках»:

«…Приехали в Харбин, смотрим, ездят на людях на манчжурах, издеваются над ними…» (Павел Рогожников).

«…Жители живут плохо, на тележках возят пузатых самураев, или работают у помещика и у фабриканта за гроши, одежда грязная, оборваны, работают от темна до темна…» (Тимофей Вертлюгов).

«…Β Харбине видел, как китайцы возят на двуколке самураев и видел очень много нищих, видел как работают маленькие ребятишки…» (Григорий Топилин).

«…Рабочий класс у них работает с темного до темного – рикши китайцы возят толстопузого японца…» (Николай Шатов).

В некоторых случаях собственные наблюдения, сознательно либо случайно, смешивались с материалом, полученным на довоенных политинформациях. Так, например, Павел Рогожников вряд ли мог иметь основой собственные наблюдения для утверждения, что «…допустим, японец за день получает рубль, то манчжур – 40–50 коп.» Однако и здесь увиденные на улицах Харбина рикши оставались главным символом угнетения.

«…ничего нет, ни муки, ни соли, всегда всего не хватает, народ возят на себе «рикши» и весь народ живет голодный и холодный и вся их военщина недовольна…» (Павел Чураев).

«…Для меня сейчас жизнь и быт империалистических держав ясны как зеркало, что может быть хуже, чем ездить на людях, на этих рикшах. Это можно видеть там, где свирепствует фашизм, где труд человека ценится копейкой, за которую рабочие работают 18 часов в сутки, чтобы заработать на кусок хлеба, где человек забит в невежестве…» (Хаим Дроб).

Не позднее 22 октября следствие было закончено и комиссия представила результаты своей работы корпусному комиссару Бирюкову, который должен был принять решение о дальнейших действиях в отношении бывших военнопленных – отдаче под суд, увольнении из РККА или возвращении в свою часть. Авторство окончательной редакции этого документа установить не удалось, предположительно он был написан полковым комиссаром Цебенко.

Председатель комисии Цебенко оформил отчет как окончательный документ, за подписью Бирюкова и своей, предполагая, по-видимому, что военный комиссар Фронтовой Группы утвердит этот документ без изменений. Бирюков, однако, подписывать отчет отказался, затребовал документы, подтверждающие выводы комиссии и, сделав ряд пометок, отдал отчет на доработку одному из своих подчиненных. Последний подверг результаты следствия обширной и, несколько неожиданной для реалий второй половины 30-х годов, правке.