Военные контразведчики

3. О лицах, ближайшие родственники которых находятся за границей, настроенных пораженчески или высказывающих изменнические или террористические настроения, ставить перед военными советами вопрос об их отводе»[187].

Руководство НКВД пыталось учесть горькие уроки недавней «малой войны» — в канун надвигавшейся мировой. Стоит, однако, обратить внимание на слова: «информировать», «доносить», «ставить вопрос»…

Определяющей во внутренней политике Советского государства в 1930-е годы была формулировка И. В. Сталина об обострении классовой борьбы внутри общества по мере продвижения страны к социализму.

Волна репрессий основательно прошла тогда и по командно-начальствующему составу РККА. За один только 1933 год было уволено 22 308 командиров и красноармейцев, из них «по признакам социальной принадлежности и политической неблагонадежности» — 20 258; с 1934 по 1936 год из армии и с флота было изгнано около 22 тысяч военнослужащих, а в 1937–1938 годах — около 40 тысяч. К части уволенных военнослужащих были применены меры репрессивного характера — от лишения свободы до высшей меры наказания. Причем главными инициаторами «чистки» в вооруженных силах выступали не особые отделы, а армейские политорганы. Кстати, лица высшего команднополитического состава РККА арестовывались только с согласия наркома обороны.

В этой «борьбе» партийная верхушка пыталась превратить органы ОГПУ — НКВД в свою главную опору, хотя, как мы видим, тоже не очень им доверяла.

«Репрессии серьезно ударили и по чекистским кадрам. С 1 октября 1936-го по 1 января 1938 года из органов ГУГБ было уволено 5229 оперативных сотрудников, из них 1220 — арестованы и привлечены к уголовной ответственности: 884 — “за контрреволюционную деятельность”, 172 — за уголовные преступления, 164 — за развал работы, пьянство и дискредитацию звания офицера НКВД. Общая численность работников ГУГБ НКВД СССР, арестованных за “контрреволюционные преступления”, то есть репрессированных в ходе ликвидации так называемого “заговора в НКВД”, составляла около 2,5 тысячи человек. Среди репрессированных были и сотрудники особых отделов армии и флота, в том числе и практически все высшие руководители военной контрразведки 1936–1939 годов»[188].

Примечательно, что, когда 26 сентября 1936 года наркомом внутренних дел стал секретарь ЦК ВКП(б) Н. И. Ежов, он принялся лично руководить сбором компрометирующих материалов на военачальников Красной армии. Вскоре был раскрыт еще и «заговор в НКВД» — Николаю Ивановичу, как «стороннему назначенцу», сделать это было совсем несложно, ибо в душе у него вряд ли что могло дрогнуть. В апреле — мае 1937 года в качестве «заговорщиков» были арестованы многие руководящие работника наркомата.

Кстати, надопросе 26 апреля 1937 года бывший нарком Г. Г. Ягода, «назначенный» главным руководителем заговора, сказал: «Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было. Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался».

Менее стойкими оказались известные уже нам заместитель наркома Г. Е. Прокофьев, начальник Особого отдела М. И. Гай, а также — комбриг М. Е. Медведев, бывший начальник ПВО РККА. Они назвали участников «военного заговора», вскоре вообще окрещенного «военно-фашистским», маршала М. Н. Тухачевского, командармов 1-го ранга И. Э. Якира и И. П. Уборевича, командарма 2-го ранга А. И. Корка, комкоров Б. М. Фельдмана и Р. П. Эйдемана и ряд других высших военачальников, якобы состоявших «в преступной связи с Г. Г. Ягодой».

Осуждать — мол, оговорили невинных — легко. Однако уточним, во-первых, что тогда начальником Особого отдела ГУГБ был И. М. Леплевский. Именно при нем утвердилась та практика следствия, которая позднее была охарактеризована в приказе Л. П. Берии как «огульное применение ко всем арестованным незаконных методов физического воздействия». Во-вторых, напомним, что многие события 1937 года не прояснены до сих пор.

«В исторической литературе, посвященной Тухачевскому, есть свидетельства о попытке привлечь маршала к заговору против Сталина. Так, начальник Управления по начальствующему составу РККА комкор Б. Фельдман, близкий приятель Тухачевского, говорил ему: “Разве ты не видишь, куда идет дело? Он всех нас передушит, как цыплят. Необходимо действовать”.

Маршал тем не менее отказался участвовать в военном перевороте.

Во время следствия по делу Ягоды и “красных генералов” выяснилось, что зондирующие разговоры с Тухачевским действительно велись, но не более того. В глазах многих он был потенциальным главой потенциального заговора, как и в 1923–1924, 1928 и 1930 годах. Поэтому в глазах Сталина он представлял явную опасность, степень которой зависела от политической ситуации»[189].