— Волка ноги кормят, — сказал Иван, заваливаясь на спину, чтобы дать ногам отдых. И выругался. Поговорка эта привязалась еще вчера и, как ни гнал ее от себя, не уходила. И прежде, бывало, привяжется какая фраза или куплет песенный, никакими силами не вышибить из башки.
— Чего лаешься? — спросил Мостовой.
— Да привязалась…
— Ты о бабах сейчас не думай. Они и издали размягчают.
— Да я не о бабах.
— А о чем же? — искренне удивился Мостовой. По нему выходило, что, кроме как о бабах, здоровому мужику ни о чем другом думать не полагается.
— Отстань.
— Тогда давай дрыхай, пока лейтенант добрый. Поднимет ведь, не задумается.
— Из-за собаки, наверно.
— Что?
— Про волка-то вертится. Из-за собаки, говорю. Собаку, видать, жалко.
— Чокнутый ты, Козел. Спи давай.
Но Ивану почему-то не спалось. Пока шли, думал: только бы остановиться. Остановились — захотелось присесть, а там и лечь. Боялся на ходу уснуть, а тут и лежа не спалось. Все вчерашний немец маячил перед глазами. Черт его угораздил идти на охоту. А если бы не пошел, как бы узнали про склад, про то, что копят немцы боеприпасы, а значит, того и гляди, соберутся наступать, обрушат все эти снаряды и бомбы на головы севастопольцев? Как ни прикидывай, а все выходило: хорошо, что немец на охоту пошел. А что убрать его пришлось, ну, считай, не повезло немцу. На войне всегда так: одним везет, другим, стало быть, нет.
Ивану показалось, что он и не спал вовсе, когда командир тронул его за рукав.
— Пора.
Было куда светлее, чем в начале. В такую ночь только и ходить. Накрывшись плащ-палаткой, сверились по компасу, разобрались в карте. И пошли, держа один от другого на пределе видимости. Время от времени останавливались, замирали, прислушиваясь, и опять шли. Все светлей становилось: луне за тучами помогал близкий рассвет.
В какой-то момент опять выскочила перед Иваном надоедливая поговорка — «Волка ноги кормят». Мысленно он отмахнулся от нее и забылся, отшагнул в сторону и чуть не упал, зацепившись ногой за тонкое упругое корневище. Присел, пошарил рукой и нащупал… провод.
Через минуту они, все четверо, сбившись в кучу, сидели на земле. Гладышев содрал с провода изоляцию, вынул из вещмешка телефонную трубку, подсоединился и замер, прислушиваясь. И все замерли в ожидании.
— Ну, чего? — не выдержал Симаков.
— Ругаются.
— Кто?
— А черт их, телефонистов, знает. Выясняют отношения.
— Ты слушай, слушай.
Все знали, чего ждет командир: склад был где-то близко, авось в болтовне телефонистов проклюнется весточка о нем.
— Точно! — округлил глаза Гладышев. — Склад на проводе.
Это была невероятная удача, редкая на войне.
— Может, какой другой склад?
— Не другой. Про бананы говорят, про повозки с бананами. Ну, дураки! Какие в Крыму бананы, да еще повозками? Ты их видел когда-нибудь?
Иван подумал, что бананов он не только в Крыму, но и вообще нигде и никогда не видел, только разве на картинках. Какие в России бананы? Потому наши командиры обычно называют для скрытности бомбы да снаряды «огурцами». Хотя и огурцов тоже, даже и соленых, никто в Севастополе давно уж не видал.
— В какой стороне склад-то?
Все посмотрели на темную нитку провода, справа она уходила в кусты, слева терялась в камнях.
— Может, разделиться по двое?
Командир неуверенно покачал головой. Замолчали. Ветер посвистывал голыми ветками высокого кустарника, заполонившего пологий склон. Время от времени откуда-то издалека волнами доносился слабый гул, нарастал и опадал, растворялся в шорохах мелколесья.
— Никак машины гудят, — догадался Иван.
— Точно. На подъеме, — обрадовался командир. — Груженые.
Зашевелились, оживились. Мостовой вскочил во весь свой большой рост, заоглядывался, будто можно было что-то разглядеть дальше, чем на два десятка шагов. И командир встал, спрятал карту, закинул планшетку за спину.
— Теперь вот разделимся. Мы с Козловым — к дороге, а вы — по проводу. Через два часа встречаемся здесь.
Поправил на груди автомат, запахнул плащ-палатку, шагнул в прогалину меж кустами и беззвучно растворился во тьме, Иван заспешил следом.
Долго шли. Останавливались, прислушивались и снова шли, торопились. Теперь сомнений не было: гудели, точно, машины. Временами звук истончался, терялся среди других звуков ночи, сливался с гулом дальней артиллерийской пальбы.
А потом всякое гудение пропало. Только что надсадно завывали моторы, вроде бы где-то недалеко, и вдруг стало совсем тихо, только свое хриплое дыхание и слыхать.
— Запомнил направление? — спросил командир.
Иван показал рукой в темень.
— И я так думаю. Пойдем по компасу.
Закрывшись плащ-палатками, зажгли спичку, определились.
И опять Иван шея следом за командиром, отстав настолько, чтоб только не потерять еле видный во тьме его силуэт. Командир останавливался, и Иван тоже замирал на месте, усилием воли напрягал слух и зрение.