Военные рассказы

Партизан Павло Бойправ по-пластунски пополз к ближайшему доту. Оттуда навстречу ему градом сыпались пули. Немцы не обращали внимания даже на то, что мы сосредоточили на амбразуре огонь нескольких автоматов. Пули ложились вокруг Бойправа, обдавая его пылью, осколками камня.

«Ну, врешь — доползу!» — повторял про себя Павло. Ему оставалось преодолеть всего несколько метров, чтобы оказаться в мертвой зоне. И в этот момент что-то словно ножом полоснуло его по животу. Голова бессильно склонилась к земле, во рту сразу же пересохло. «Неужто конец?»

Прошла еще минута, и раненый вдруг конвульсивно рванулся вперед. Мертвая зона. Пули как пчелы жужжат над ним, не в силах его укусить. Дот. Амбразура. Две гранаты одна за другой полетели в раскрытую пасть…

Рота приблизилась к окраинным зданиям.

Степана Юхимовича я встретил у минометчиков. Он лично указывал им, по каким целям надо вести огонь. Удивительно было, как он мог все увидеть в такой суматохе! Его охрипшего голоса почти не было слышно за беспрерывной трескотней выстрелов и гулкими разрывами мин.

— Храмов! Эй, Храмов! — кричал он. — Ну-ка, парочку мин вон по тому дому. Вон, вон, видишь, возле военкомата?.. Видишь — крышу проломили, по нашим строчат.

Окруженные в самом деле превратили чердак двухэтажного дома в боевую крепость и оттуда обстреливали партизан.

Первая мина разорвалась у крыльца здания, вторая и третья — на чердаке. Заклубились столбы черного дыма, и вскоре над крышей взметнулись красные языки пламени. Уцелевшие гитлеровцы метались по чердаку, как крысы на тонущем судне, прорывались сквозь дымовую завесу, падали вниз на мостовую…

Науменко торжествовал:

— Ага, завертелись!.. Тикают!.. Черта с два удерешь!..

А в глазах у него вроде как бы раздумье. О чем он думает? Может быть, вспоминает, как горели на разведенном гестаповцами костре его сестры, а может, видел отца и старушку мать, тоже замученных немцами?..

— Ага, ага! — оживает он снова. — А ну, перекинь огонь вон на тот дом слева. На почту. Не знаешь, где почта?

Сопротивление врага слабело. Партизаны заняли уже полгорода.

С группой бойцов я ворвался в длинное одноэтажное здание. Здесь находилось, вероятно, какое-то учреждение. В обширной комнате стояли шкафы с бумагами. Везде безлюдно, только в небольшой кладовушке обнаружили двух женщин. Одна небольшого роста, плотная, другая — высокая, тонкая, с перепуганным бледным лицом. На вопрос: есть ли здесь немцы или полицаи — обе отрицательно замотали головами.

Спустя минуту я услыхал в этой каморке какую-то возню. А когда заглянул в нее, остолбенел от удивления. Мой адъютант, скромный, застенчивый парень, коршуном налетел на высокую женщину, сорвал с нее юбку, она отбивалась в одной нижней рубашке.

— Ты с ума сошел?! — возмутился я.

Адъютант растерянно посмотрел на меня и, покраснев, пояснил:

— Полицай, гад!

Да, это и в самом деле был переодетый полицейский. Первый пленный в тот день прибыл на командный пункт в цветастом платке и женской сорочке.

Взвод Бориса Маркина приближался к дому Коваля. Гебитскомиссар и майор встретили партизан огнем. Едва только Маркин переступил порог, как из-за двери, словно укус змеи, автоматная очередь. Раненый Маркин все же успел бросить гранату. Дом закачался от взрыва. Майор с гебитсом закончили свою карьеру.

Наши девушки-санитарки вынесли из боя раненого комвзвода Маркина, а за ним привели и какого-то рыжего мужчину. Я никогда раньше не видел его, но сразу признал Коваля.

Илью Романенко Степан Юхимович послал с особым заданием: спасти арестованных. Тюрьма была захвачена, заключенные освобождены. Они вышли из нее со слезами на глазах. А вслед за ними на плащ-палатке пронесли храброго науменковского адъютанта. Увидев Степана Юхимовича, он, слабо улыбнувшись, посиневшими губами чуть слышно доложил:

— Ваше задание, товарищ командир, выполнено.

Бой перекинулся в другую часть города. Только теперь я заметил, что высоко в небе светит солнце, что день на удивление чудесный. Часы показывали уже час дня.

Науменко сидел на пне. Начинался суд над изменниками.

Первым подвели Коваля. Небольшого роста, рыжий, он, должно быть, страшно испугался, потому что сразу осунулся, даже позеленел, а помятый пиджак висел на нем, как на колу.

По старой привычке он низко поклонился. Узнав Науменко, упал перед ним на колени, потянулся губами к его сапогу.

— Товарищ Науменко, пощадите. Вы ведь меня знаете… Собака я… Виноват… Вину свою кровью… кровью искуплю… Возьмите к себе…

— Крови у тебя, собака, не хватит, чтобы вину искупить!

Коваль понял — пощады ему не будет. Встал на ноги, смотрел в землю.

— В ров его, пса! — приказал Степан.

Среди дыма пожара показался помощник Коваля — Титаренко. Его издали узнали по усам и широкой синей чумарке. Шел он в сопровождении двух партизан, но держал себя независимо. Будто идет не на суд, а на свою собачью службу, того и гляди набросится с разносом за непорядки.

Так оно и получилось. Он не скулежом и пресмыкательством встретил нас, а укором:

— Что же это вы натворили? Думаете, немцы простят вам это? Конешно, по голове не погладят.